Главная особенность демонстративной жертвы — это тревога маленького ребенка, попавшего в непонятный и опасный взрослый мир. Это поиск убежища в детском возрасте из-заиллюзии, что с помощью послушания и хорошести можно получать внимание и заботу. Это возвращение в детскую комнату, в которой надо дождаться, когда придут хорошие взрослые. Главная причина, которая удерживает в этом состоянии — это надежда: если желаемого пока нет, значит еще недостаточно пережито страхов, наказаний, боли, обиды…
Демонстративные жертвы — это демонстративные и жертвенные — обобщенное название единой группы людей, которые в силу личной истории и волею судеб оказались на сломе эпох. Они удерживают в своей психике два полюса — традиционную патриархальную восточную модель организации жизни и эгалитарную (от фр. l'égalité — равенство) западную. Это люди, оказавшиеся между двух культур, колеблющиеся между традиционализмом и модернизмом.
Демонстративная жертва - это не диагноз истерии или созависимости в отношениях. Это такая жизнь. Жертва без демонстрации и свидетелей никакая не жертва, никому не нужна, а «на миру и смерть красна». А уж если что и демонстрировать по-настоящему, то, конечно, же жертвенность, все остальное - власть, деньги, любовь - просто пошло. Таков патриархальный миф и мировоззрение демонстративной жертвы.
Больше жертвенности, чем демонстративности
… свойственно тем, в ком больше незащищенности и подавленности, чья жизнь в детстве была суровой и лишенной любви. Если то плохое, что происходит со мной будет замечено свыше, то придет спасение. Это типичные герои Достоевского, ищущие себя через страдания и выбирающие путь саморазрушения ради спасения души:
«чем больше стремятся погубить себя, тем вернее находят себя. … Разрушая себя, они разрушают лишь оболочку, скрывающую внутреннего человека, и достигают спасения души в высшем смысле слова. Чем больше их напряжение, чем больше они извиваются и корчатся в муках, тем больше они бессознательно способствуют акту рождения. Ибо только в самой жгучей боли может появиться на свет новое существо. Нечто огромное, необычайное должно прийти освободить их, какая-томогущественная сила должна стать повитухой в самый тяжёлый час; на помощь должна явиться милость, всеобъемлющая любовь» (Цвейг С. Три мастера).
Это люди, выглянувшие за границы патриархального мира, но не ставшие свободными. Они узнали нечто необычное, но все еще живут по обычаям и законам патриархата, один из которых неумолимо гласит, что для жизни и получения желаемого требуется жертва. Все патриархальные сказки о том, что кто-то обязательно страдает, кого-то в итоге накажут или убьют, а хороший герой останется с вознаграждением.
Больше демонстративности, чем жертвенности
…характерно для тех, кто живет в менее жестоком мире, кто знаком с проявлениями любви, кто уже «заразился» вирусом индивидуализма и верит, что защищенность и благополучие заслуживают не жертвенностью, а красотой, яркостью и привлекательностью. Их принадлежность патриархальному миру выражается в том, что они все еще вынуждены заслужить любовь. Они ориентированы на мужской и отцовский мир — «мужчины, лучше (сильнее, надежнее), чем женщины», а счастье напрямую зависит от того насколько удастся расположить мужчину и стать для него желанной.
«Возьмите всю поэзию, всю живопись, скульптуру, начиная с любовных стихов и голых Венер и Фрин, вы видите, что женщина есть орудие наслаждения… И заметьте хитрость дьявола; ну, наслажденье, удовольствие, так бы и знать, что удовольствие, что женщина сладкий кусок. Нет, сначала рыцари уверяли, что они боготворят женщину (боготворят, а все-таки смотрят на нее как на орудие наслаждения). Теперь уже уверяют, что уважают женщину. Одни уступают ей место, поднимают ей платки; другие признают ее права на занимание всех должностей, на участие в правлении и т. д. Это всё делают, а взгляд на нее все тот же. Она орудие наслаждения. Тело ее есть средство наслаждения… И вот она все такая же приниженная, развращенная раба, и мужчина все такой же развращенный рабовладелец. Освобождают женщину на курсах и в палатах, а смотрят на нее как на предмет наслаждения. Научите ее, как она научена у нас, смотреть так на самую себя, и она всегда останется низшим существом. Или она будет с помощью мерзавцев-докторовпредупреждать зарождение плода, то есть будет вполне проститутка, спустившаяся не на ступень животного, но на ступень вещи, или она будет то, что она в большей части случаев, — больной душевно, истеричной, несчастной, какие они и есть…» (Толстой Л. Н. Крейцерова соната).
Мало кто из современных образованных мужчин будет солидаризироваться с убийцей жены Позднышевым и его рассуждениями о женщинах, но большинство мужчин все еще убеждены, что физическая сила и большая природная агрессивность достаточные качества, чтобы править балом и пользоваться женщинами на правах сильного. Это мнение разделяют и поддерживают порой активнее, чем сами мужчины представительницы слабого пола. Для них отсутствие сексуального интереса со стороны мужчин может восприниматься как собственный провал на подмостках театра жизни.
Даже если мы берем пример женщин безусловно одаренных и амбициозных, то и у них можно найти представление о вторичности женского. Такова, например, Мария Башкирцева — кумир Марины Цветаевой, художница, дневник, который называют образцовым женским дневником серебряного века:
«Я могу достигнуть счастья быть знаменитой, известной, обожаемой, и этим путем я могу приобрести того, кого люблю. Такою, какова я теперь, я имею мало надежды на его любовь, он даже не знает о моем существовании. Но когда он увидит меня, окруженную славою!.. Мужчины честолюбивы… И я могу быть принята в свет, потому что я не буду знаменитостью, вышедшей из табачной лавки или грязной улицы… Милый, ты будешь ослеплен моим голосом и полюбишь меня, ты увидишь мое торжество, и ты, действительно, достоин только такой женщины, какой я надеюсь быть. Я не дурна собой, я даже красива, да, скорее красива; я очень хорошо сложена, как статуя, у меня прекрасные волосы, я хорошо кокетничаю, я умею держать себя с мужчинами, я умею очень хорошо позировать…» (Дневник Марии Башкирцевой).
Новый век и новое тысячелетие не только не отменили демонстративно-жертвеннойсамопрезентации, но и породили с одной стороны нарциссическую культуру, с другой — тоталитарную, где все интимное и личное принадлежит общественности.
У современного человека демонстративно-жертвенного типа остается сомнительный выбор между тяжелым и плохим: держаться традиционалистского полюса, исключающего индивидуальность и удерживающего идеал материнско-дочерней жертвенности, терпеливости, всепрощения, послушания и услужливости или идти в сторону сексуализации, проституирования и драматизации — «Господа, вы звери».
В то время как феминистки обвиняют мужчин в харассменте, во многих сообществах мужское домогательства и грубые жесты провокационного свойства все еще норма, а отсутствие сексуального интереса мужчин как безразличие и отвержение. Гендерное неравенство в профессиональной сфере по-прежнему остается нормативным, привычным и незаметным даже в странах с демократическим укладом. Мало кто из живущих внутри патриархального мифа будет спорить, что для достойного социального положения девушка, женщина должна или удачно выйти замуж, или продавать сексуальные услуги, или превосходить мужчин по своим волевыми, интеллектуальными и творческими способностям.
Игра со смертью
Дополнительный ход в борьбе за место под солнцем — это игра со смертью. Дамы декаденса, современные депрессивные эмо и готы, подчеркивают свою болезненность, непригодность для этой жизни и готовность к ранней трагической смерти. Разговор о смерти даже в игровом формате возвышает, делает чище, освобождает от мучительной зависти, добавляет таинственности и глубины. Возможность смерти дает свободу.
Если вы не пропустили нарезку роликов из фильмов "Анна Каренина", то увидели как женщины все больше становятся похожи на детей, а решение принять свою смерть и образы кончины постепенно становится все более публичными, сдвигаясь от жертвенного к демонстративному полюсу. Но при этом в любом варианте игра здесь не означает что-толегкомысленное и увеселительное. Это вполне серьезное разыгрывание жизни с готовностью освободиться от ее обыденности, попытка придать ей значительность и настоятельная потребность женщины сменить перспективу взгляда на саму себя. Опасность этой игры в том, что если потерять грань между символическим и буквальным, может случиться настоящая трагедия.
«А после моей смерти перероют мои ящики, найдут этот дневник, семья моя прочтет и потом уничтожит его, и скоро от меня ничего больше не останется, ничего, ничего, ничего! Вот что всегда ужасало меня! Жить, обладать таким честолюбием, страдать, плакать, бороться и в конце концов — забвение… забвение, как будто бы никогда и не существовала…
Я всегда и во всем была несчастна! Ценой работы я достигла связей в настоящем свете, но и это еще унижение.
Человек слишком несчастен, чтобы не надеяться, что существует Бог, который сжалится над нами; но что такое сделала я, что так несчастна?» (Дневник Марии Башкирцевой).
Чтобы раскрывать свои самые волнующие тайны нужна определенная обстановка, доверительный разговор с глаза на глаз, но не для людей склонных к жертвенности и демонстративности. Здесь все наоборот, вместо интимности — всеобщность, вместо закрытости — максимальная открытость, вместо молчания — мольба о помощи, яркий жест или если все же молчание, то очень громкое и заметное.
«Сначала спорила, ух как, а потом начала примолкать, совсем даже, только глаза ужасно открывала, слушая, большие, большие такие глаза, внимательные. И… и кроме того, я вдруг увидал улыбку, недоверчивую, молчаливую, нехорошую» (Достоевский Ф. М. Кроткая).
Всем своим видом и поведением такой человек как бы просит «пожалуйста, посмотри на меня, увидь, пойми мои переживания, раздели их, стань другом и защитником».
«В конце концов, она задавала себе один и тот же вопрос. Для чего, вот такая, как я есть, появилась на этом белом свете? Для чего мой ум, моя душа и мои страдания?
Посмотрите на меня!» (Басинский П. Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой).
Этот главный посыл — «посмотрите на меня» — конечно, он свойствен всем людям, и женщинам, и мужчинам. Из своей нарциссической части мы все хотим понравиться, чтобы на нас посмотрели, увидели и оценили. Это ожидание, что твою тонкую, глубокую душу поймут, сами к тебе придут и скажут: «Я хочу быть с тобой». А этого не происходит, потому что в обычной жизни большую часть времени люди занимаются собой и никто не будет понимать другого в силу каких-то обязательств.
Особенность демонстративной жертвы в том, что эта человеческая потребность быть принятым представлена сверх меры. За этим можно угадывать болезненный опыт отвержения и злоупотреблений, неутоленный голод в любви, внимании, в эротической близости без секса и жажду орального удовлетворения (З. Фрейд).
Мужчина рядом с демонстративной жертвой может легко попасть под ее гипноз, очароваться детской беспомощностью, почувствовать себя сильным и мужественным. Это на короткую перспективу, а на дальнюю постоянная проверка прочности приводит к усталости, раздражительности и злости. Даже не склонные к садизму мужчины рядом с жертвами начинают проявлять свои худшие качества и незаметно для себя сначала отстраняются, пренебрегают, а потом впадают в эксцессы психологического и физического насилия.
Сексуальность
В качестве средства привлечения внимания и поиска защиты, может выступать подчеркнутая беззащитность и показная сексуальность. Детскость и сексуальность представляют для мужчин гремучую смесь запрета и желания. Зрелые мужчины способны справляться с двусмысленными посланиями и ведут себя осмотрительно, а пуэрильные с сильной гормональной конституцией и слабыми тормозными процессами попадают в ловушку влечения — становятся буквально хищниками или уподобляются папочке Гумберту из набоковской «Лолиты».
При этом Лолите может быть и 20 и 50 лет. Уже не девочка, секс с которой невозможен, законный возраст 18+ и при этом детское предъявление себя. Высокий голос и детские интонации, широко открытые глаза, наивность, удивление, веселость, милые детские увлечения, одежда babylook, ищущий одобрения взгляд, обидчивость, соблазнения, флирт при страхе перед сексом и отсутствии влечения, демонстрация своего тела и показное бесстыдство, защищающее от стыда, стремление быть в центре и неуверенность в привлекательности. Все это указывает на бессознательный страх перед мужчинами и поиск мужчины, способного защитить от других.
Функциональное отношение к телу, недостаток чувственности, познавательный интерес к сексуальной сфере, граничащий со страхом быть сексуально использованной, отвращение к сексу и уступчивость к домогательствам объясняются подростковым уровнем сексуального развития. Для демонстративной жертвы желаемо в 14 лет выглядеть на 18, вести себя как в 25 и при этом не иметь опыта переживания своей сексуальности как в 10.
Биологические процессы созревания обгоняют развитие зрелой чувственности, эротизма и это реальная проблема переходного возраста, прежде всего для девочек. Если на этом этапе возникают злоупотребления, если защита оборачивается инцестуозной психологической зависимостью, если отец или отцовская фигура позволяет себе реальное соблазнение, то блокируется не только естественное развитие сексуальности, но и эмоциональное, социальное, нравственное взросление.
«Незаметно стала она девушкой, и незаметно упрочилась ее гимназическая слава, и уже пошли толки, что она ветрена, не может жить без поклонников, что в нее безумно влюблен гимназист Шеншин…
— Вы уже не девочка, — многозначительно сказала начальница, втайне начиная раздражаться.
— Да, madame, — просто, почти весело ответила Мещерская.
— Но и не женщина, — еще многозначительнее сказала начальница, и ее матовое лицо слегка заалело.
— Прежде всего, — что это за прическа? Это женская прическа!
— Я не виновата, madame, что у меня хорошие волосы, — ответила Мещерская и чуть тронула обеими руками свою красиво убранную голову.
— Ах, вот как, вы не виноваты! — сказала начальница. — Вы не виноваты в прическе, не виноваты в этих дорогих гребнях, не виноваты, что разоряете своих родителей на туфельки в двадцать рублей! Но, повторяю вам, вы совершенно упускаете из виду, что вы пока только гимназистка…
И тут Мещерская, не теряя простоты и спокойствия, вдруг вежливо перебила ее:- Простите, madame, вы ошибаетесь: я женщина. И виноват в этом — знаете кто? Друг и сосед папы, а ваш брат Алексей Михайлович Малютин. Это случилось прошлым летом в деревне…» (Бунин И. Легкое дыхание).
Как и в подростковом возрасте для женщин с демонстративно-жертвенной характерологией мужчины важны прежде всего как гарантия защиты и стабильности, как источник эмоционального тепла, а не сексуального удовлетворения. В поиске наилучшей защиты такой женщине бывает трудно остановить выбор на одном мужчине. Она использует сексуальный интерес мужчин, подогревает его провокационным поведением для удовлетворения несексуальных потребностей.
В целях безопасности такие женщины пытаются пробудить более нежные стороны мужчины-партнера, но если тот становится мягче, обесценивает его как недостаточно мужественного. Нередко демонстративная жертва изначально выбирает «безопасного» подчиняющегося мужчину и живет с ним, не испытывая уважения. Проявления насилие со стороны такого мужчины возможно лишь в алкогольном опьянении, но он всякий раз слезно раскаивается после очередного эксцесса.
До самой старости такие женщины чрезмерно обеспокоены внешностью, возрастом и эффектом, производимым на противоположенный пол. Они становятся заложницами диет, особых систем питания и оздоровления, спортивных залов и операций. Их тело должно быть привлекательным объектом, пользующимся спросом на сексуальном рынке. Социальные сети в помощь. При этом поведение таких женщин обусловлено не врожденным женским потенциалом и развитой чувственностью, а страхами и склонностью к манипуляциям, называемых женской хитростью.
Как формируется характер демонстративной жертвы в семье?
Как ни странно роль отца в формировании характера демонстративной жертвы вторична. Она, безусловно, важна, но все же вторична. Сначала девочка должна испытать разочарование в матери или связь с матерью прерывается трагическими обстоятельствами. Так начинаются некоторые патриархальные сказки: «Умирает мать…».
Демонстративная жертва это прежде всего дочь, лишенная матери. Независимо от конкретной причины - ранняя смерть, болезнь или депрессия матери, отвергающая контролирующая, поглощающая, инфантильная, сверхтревожная мать…, главное, что у дочери нет возможности получить необходимое количество безусловной любви и принятие.
Когда мать не является для дочери авторитетной фигурой и не располагает к близости, переход из материнского пространства к отцу происходит не постепенно, а резко путем разрыва. Тогда всю свою интенсивную любовь она направляет на отца как на более привлекательный и сильный объект.
Сформированная симбиотическая связь с отцом может продолжаться годами на протяжении всей жизни. Любовь дочери к отцу и отцовская любовь к дочери уже предполагает отсутствие у них жены и матери в эмоциональном плане. Их связь не прерывается ни смертью отца, ни появлением в жизни дочери другого мужчины. В глазах дочери отец идеален и все ее поведение диктуется иррациональной преданностью. Ему прощается и пьянство, и разврат, и буйный нрав.
В истории Лизы Дьяконовой преданность к отцу перерастает в готовность взять на себя ношу искупления его грехов. Предполагаемый наследственный сифилис не отталкивает от отца и не становится поводом для обвинений. Она аккуратно ежегодно отмечает в дневнике дату его смерти. При этом матери отводится роль врага, все еще опасного или уже побежденного.
«Мы не знаем, за что Лиза так любила отца, которого потеряла в 12-летнем возрасте. Она почти ничего не пишет об этом. Но больше всего на свете она ненавидела насилие и деспотизм, которые она связывала с образом своей матери…
отец Лизы отличался нравом веселым, ненавязчивым и легкомысленным. И это было результатом не семейного, а столичного воспитания. Она пишет в дневнике, что «отец попал под влияние европейской цивилизации, но, как русские петровских времен, усвоил от нее более дурного, чем хорошего. Наряду с образованием в столице, он узнали и столичный разврат, а там — и пошло, и пошло… До женитьбы».
Она подчеркивает до женитьбы. Только поправить ничего было уже нельзя… «Влияние европейской цивилизации» стало причиной его смертельной болезни.
Отец часто являлся ей во снах «такой ласковый, добрый, так жаль сна бывает (жаль проснуться)…
Несчастный, нет у меня в сердце негодования против тебя. Ведь он «не ведал, что творил» (Басинский П. Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой).
При отсутствующем или слабом отце, сбегая от матери, она ищет раннее замужество, но здесь, что часто бывает, попадает в ловушку, которую соорудила свекровь — Мать 2 из-заревности новоявленной снохи к сыну. Чтобы выиграть войну со свекровью надо обладать недюжинной силой, хитростью, коварством или стать супер матерью для своего благоверного. В другом качестве она не будет принята инфантильным мужем.
В драме А. Н. Островского «Гроза» Катерина, дочь набожной матери попадает из райского детства в дом купчихи Кабанихи. Замужество воспринимается ею как сиротство в чужом доме. Она все еще ребенок, который не может противостоять властной взрослой женщине и могила рисуется ей как наиболее привлекательная возможность — почти как детская колыбель.
«Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу — все равно. Да, что домой, что в могилу!.. что в могилу! В могиле лучше… Под деревцом могилушка… как хорошо!.. Солнышко ее греет, дождичком ее мочит… весной на ней травка вырастет, мягкая такая… птицы прилетят на дерево, будут петь, детей выведут, цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие… всякие (задумывается), всякие… Так тихо! так хорошо! Мне как будто легче! А об жизни и думать не хочется».
При встрече с сильным, состоявшемся, властным мужчиной девушка смотрит на него снизу вверх, но также — большей частью бессознательно — ненавидит, завидует и нередко соревнуется на мужских поприщах. Привязываясь к нему как к отцу, она в то же время исподволь наказывает мужчину за предполагаемое превосходство и стремиться к доминации.
— Не уходите, не оставляйте нас. Я вам этого не прощу!
— Можете не прощать, я и сам себе не прощу этого. Если меня убьют, я посмеюсь над таким идиотом. Одно я знаю наверняка, я люблю вас, Скарлетт, хотите вы этого или нет, но я люблю вас. Потому что мы с вами родственные души, мы отступники, мы способны называть вещи своими именами. (Митчел М. Унесенные ветром).
Что не так с мужчинами?
Получилось так, что пока разговор крутится вокруг женщин и может сложиться неверное впечатление, что демонстративная жертва это исключительно женская тема. На самом деле, конечно, не так.
Демонстративные жертвы мужчины, как и женщины, недостаточные взрослые и сильные, чтобы собрать воедино патриархальный порядок со стремлением к индивидуальности и свободе. Их заносит то в одну, то в другую сторону.
И демонстративность и готовность к самопожертвованию реальному или сценическому мужчинам свойственны точно также как женщинами. Более того, если мы обратимся к исходному культурному прообразу, то должны признать, что канон поведения жертвы задан мужчиной. Причем не простым, а богочеловеком, образ которого управляет умами последние две тысячи. Не существует кающейся Марии Магдалины без Христа. Прилюдная казнь, на которую добровольно идет Христос это демонстрация жертвенности в ее самом чистом исходном виде.
В переходную эпоху можно наблюдать как мужчины и женщины приносят себя в жертву ради высоких целей и наряду с этим в еще большем масштабе есть актерство, когда сакральное тонет в ритуальном и сценическом. Исходный прообраз жертвенности Христа многократно разыгрывается и опошляется в обыденной заскорузлой или поэтической возвышенной демонстративности. В театральной программке название спектакля: «Бог терпел и нам велел» — пьеса в одном акте. Терпящий страдания алкоголик после самоубийственного запоя, притесняемый собственной женой муж, жалующийся своим побратимам, вечно обижаемый начальством или не способный найти работу молодой человек, избиваемые ОМОНом подростки под объективами камер, поэты, не дожившие до середины жизни — все это обмирщенные христовы наследники — жертвы и демонстранты.
«На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дольную трудов и чистых нег» (А.С. Пушкин).
«Я из повиновения вышел:
За флажки — жажда жизни сильней!
Только — сзади я радостно слышал
Удивленные крики людей.
Рвусь из сил — и из всех сухожилий,
Но сегодня — не так, как вчера:
Обложили меня, обложили —
Но остались ни с чем егеря!» (В.С. Высоцкий).
Различие с женскими примерами возможно лишь в том, что мужчины в меньшей степени задействуют сексуальность для соответствия образу демонстративной жертвы, но и Иисус не делал упор на сексуальной привлекательности в глазах женщин. Зато в мужской демонстрации больше представлена агрессия к другим (к потерянному отцу?) и самоубийственное поведение.
Если же обратиться к более ранним патриархальным верованиям, то можно увидеть, что образ жертвы героя мужского пола (Осирис, Дионис, Один, Гильгамешь, Ахиллес, Зигфрид и др., включая отрицательных героев трикстеров), это еще и образец сексуальной привлекательности и активности. Культурный герой, герой просветитель, творец, исследователь всегда выступает в роли героя любовника. Либидо и детородные качества не рассматриваются отдельно от потенции в духовной сфере.
Почему демонстративная жертва проблемна?
Как уже было, отмечено проблема заключается в нестабильности переходного периода, в бесконечной борьбе старого с новым и попыткой построить жизнь на этом поле боя.
Если смотреть в прошлое, то сам по себе патриархальный миф не является проблемой. Полная поглощенность патриархальным укладом не делает существование проблемным — «такой цивилизационный код, все так живут, все (нет, только патриархальные) сказки учат этому, страдания, наказания, мучения неизбежны, требуется терпение и жертвы». Лишь знакомство с другой жизнью и прозрение, что я могу быть не как все, становится проблемой. Поиск преступления, наказания, прощения, поощрения перестает быть единственной доминантной и возникает проблематичная неопределенность.
Как только вопрос выживания решается, человек начинает думать, а как жить лучше — «почему люди не летают как птицы?».
И вот уже женщине можно не только молча слушать, но и чувствовать, говорить про свои чувства вслух. Правда получается это пока еще по-подростковому робко, чувствуя уязвимость или защищаясь наигранно. Мужчинам уже можно высовываться, не боясь, что убьют, сошлют, посадят, но самопроявление, опять же, подростковое, слишком крикливое и рекламное, агрессивное, без ощущения глубокой уверенности в своей правоте.
Наряду с этим в обществе с более давними и глубокими традициями уважения к личности люди рождаются с большей уверенностью, с меньшим количеством трансгенерационного страха, с большим ощущением безопасности, с большим самоуважением и чувством собственного достоинства. Потому и женская театральность и мужская правота предъявляются по-взрослому без надрыва. Вопросы влечения мужчин и женщин друг к другу обсуждаются открыто, чтобы в диалоге выстраивать длительные не только половые отношения.
Ценность союза мужчины и женщины в том, что даже если и предполагается отказ от эгоизма в пользу другого, это происходит от избытка жизненной душевной силы, полученной в детстве и преумножаемой в зрелых отношениях. Это взаимный обмен щедростью, не нуждающийся в широкой демонстрации. Обмен, за которым не скрывается тайное желание получить недополученное. На основе этого обмена происходит развитие обоих партнёров, невозможное в одиночестве.
Истинная ценность и безусловная значимость партнера может быть в том, что отдавая себя в отношения, можно раскрываться в новом прежде неизвестном качестве. Это открытие усиливает ощущение жизни, новое качество доверия и эмоциональной близости, желание жить, а не приносить себя в жертву. Мужчина рядом с женщиной получает новое качество душевности в виде мягкости и терпимости — становится способным познать свою душу, а женщина рядом со своим мужчиной и через него прикасается к духу, к смыслу — становится сильной духом. Так они поддерживают друг друга и становятся зрелыми личностями.
Демонстративные жертвы, к сожалению, имеют силы в лучшем случае лишь изображать душевность и духовность в сценическом, карнавальном или квазирелигиозном культистском проявлении. Они могут показывать, говорить, увлекать других, пойти на страдания или даже нечаянно погибнуть. Но все это детско-подростковое лицедейство, за которым желание быть увиденным и принятым.