20-30. Я закончила читать Саше, мы поговорили о прошедшем дне, о впечатлениях, удачных и неудачных моментах – и я лежу на кровати рядом с Сашиной кроватью, с наушниками в ушах, и слушаю музыку. И думаю о своем. Жду, пока Саша уснет и я смогу пойти перекинуться парой слов с мужем, с сыном, почистить зубы и лечь спать. В 22-30 мой отбой.
Сильный стук по кровати. Мгновенно поднимается раздражение. Ну что такое? Я отработала свой день, он закончился, теперь мое время. Мое. Тишина, музыка, темная комната. И никаких стуков, никаких разговоров больше, никаких детей.
«Да что такое, Саш? Спи уже!», — говорю раздраженно, довольно громко, вытаскивая наушники из ушей.
Мое раздражение сменяется удивлением и растерянностью – как только я сняла наушники, меня накрыло потоком Сашиных слез, рыданий, слов.
«Мама, я так больше не могу. Мамочка! Я тебя обманывала. Мне очень стыдно. Я не знаю, как с этим жить. И я ничего не могу с этим поделать, ничего! Я хотела никогда тебе об этом не рассказывать, мне так стыдно! Но я не могу больше носить это в себе! Я не могу! Мне стыдно, что я тебя обманывала, но я не могу больше с этим. Мамочка! Мамочка!». Вставить слово нереально, она тараторит, захлебываясь слезами. Не может остановиться.
Перетащить в свою кровать, прижать к себе. Обнять, укрыть, укутать. Гладить по голове. Целовать в макушку. Шептать «Все хорошо. Все теперь хорошо».
Боже, что еще я могу сделать для нее сейчас? Я не знаю. Просто быть рядом.
Но ей так плохо…
А мне пока непонятно, что случилось. Понимаю только, что у Саши не получилось хранить какой-то секрет. Какой-то стыдный для нее секрет. Что-то она такое сделала… Что-то, что было нельзя. И ей стыдно, что она сделала это, что нарушила мой запрет. И стыдно, что не сказала, не призналась в этом. Что носила секрет, разделяющий нас на Сашу-которая-обманывает-маму и маму-которая-думает-что-Саша-не-обманывает. На Сашу-плохую-девочку и на маму-которая-думает-что-Саша-хорошая.
Вот так ребенок, привязанный к маме глубоко, воспринимает тайны и секреты от мамы – как разделяющие. Как мешающие быть близкими, родными. Как тревогу и опасность.
Как мне сейчас быть? Я никуда не провалилась, я уже справилась со своей растерянностью как реакцией на неожиданный Сашин выплеск. Я максимально сосредоточена, собрана. Я взрослая, я все могу. Могу-то могу, но что правильно сделать?
«Ну! Ты ж психолог — ну давай, «лечи» ребенка», — это включился мой внутренний Родитель, он же Критик. Не даю ему пинать ногами Сашу, так он надо мной глумится. Над моим внутренним Взрослым. «Не, научё! Ты ж психолог – ты должна сейчас что-то такое умное сделать. Вон у тебя ребенок бьется в истерике».
«Заткнись».
Так, ок, спокойно. «Пробегусь» по всем шести уровням привязанности.
Обнимашки-целовалки и так полным ходом идут с самого начала инцидента.
«Ох, солнышко… Как мы с тобой похожи в этом…». «В чёёёёём?», — завывает Саша. «В том, как нам трудно носить такое тяжелое в душе. В том, как тонко воспринимаем мир… Ты ж моя девочка…»
«Малыш, что бы ты там ни натворила, ты все равно моя любимая доченька. Мое солнышко. А я – твоя мама. Всегда.»
Рыдания усилились, но стали менее «острыми» что ли.
«Мне очень важно, что ты смогла поделиться со мной сейчас своей тяжестью, своей болью. Мне важно, что творится у тебя в душе. Мне важно иметь возможность помочь тебе, когда тебе нелегко. Спасибо, что решилась на этот шаг. Нужно большое мужество, чтобы признаться в чем-то стыдном».
Самый простой для меня – пятый уровень привязанности, уровень любви. Потому что любовь льется сама. В моменты, когда Саше плохо, я и есть любовь. Слова, действия, мое присутствие рядом – все это любовь.
Шестой уровень – уровень познанности. Тот самый, на котором разделяющие нас с детьми секреты и тайны невыносимы. Вернее, разделяющие детей с нами. Саше важно чувствовать, что я ее знаю. Знаю о ней. Знаю о ее переживаниях, чувствах. О ее стремлениях и мечтах. И о действиях. О поведении. О причинах. О том, что в основе всего этого лежит что-то бОльшее. Что-то глубокое.
Нужно убрать разделяющий нас стыдный для Саши секрет. Расспрашивать? Или подождать?
«Мама, я смотрю Ютюб. Я знаю, что нельзя. Но я смотрю. И папа один раз даже меня застал за этим, но я соврала и сказала, что слушаю сказку, А он поверил. И мне так стыдно!!»
«Солнышко мое…»
«Я смотрю плохие видео. Плохие. Такие, которые нельзя. Страшные. Я не знаю, зачем я их смотрю, не знаю. Они меня притягивают! Мне так стыдно от этого! Я понимаю, что они вредные. И что нельзя их смотреть. Что ты не разрешила. И я и сама понимаю, что они плохие. Но они чем-то меня притягивают и я их смотрю!»
Целую, обнимаю, глажу. Грущу.
«И, помнишь, я не могла никак уснуть, и ты сердилась на меня, что я больше часа не засыпаю никак? А я не могла, потому что мне виделось и казалось все то, что я насмотрелась в ютюбе. И никак не уходило из головы, а оно же страшное!»
«Как же тяжело тебе было, девочка моя!..»
«Даааа!!! А еще в какую-то ночь я проснулась среди ночи и сказала, что приснился страшный сон, и обманула тебя, что он был о том, что ты погибла. А на самом деле это было вранье, вранье! Я тебе соврала! На самом деле мне снились эти видео, с окровавленными волосами!»
«Солнышко, сейчас все хорошо. Я с тобой. Я здесь. Мы вместе. Мы дома. Здесь безопасно. Здесь только наша семья. Здесь тихо и спокойно. Все живы и здоровы. Чувствуешь мою руку? Чувствуешь, мы прижались друг к другу? Вот, мы вместе».
Так. Не забывать самой дышать. Не замирать. Грустить, пугаться, тревожиться – да что угодно, только не замирать, не «отмораживаться» чувствами.
«И я не знала, как тебе сказать. Я никак не могла решиться. Но мне все трудней носить это в себе, мама. Это так ужасно! Все это так ужасно!!»
«Это и правда ужасно, малыш. Это все не для таких девочек. Не для маленьких. И, честно говоря, я даже не знаю, для кого бы это могло быть…»
«Но почему меня тянет это смотреть, почему?? Оно тянет, и я не могу ничего поделать с собой!»
Так. Голова пустая. Ребенок задал вопрос. Она ждет ответ. А я туплю. «Ну, — включается снова мой внутренний глумящийся голос, — ты ж психолог! Ну давай, расскажи, почему ее тянет смотреть ужастики. Что, не знаешь?? Какой же ты тогда психолог? Ты должна знать такие вещи, понимать, как что работает в психике».
«Заткнись».
«Знаешь, как действует сильный страх? Он парализует. Мы не можем здраво рассуждать, когда испытываем ужас. Мы делаем то, что не сделали бы в здравом уме. Мы совершаем какие-то поступки, и нам потом бывает стыдно. Даже взрослые, что уж говорить о детях».
Саша тихонько плачет, слушает.
«Понимаешь, Саша, с детским враньем такая история… непростая… Иногда некоторые соблазны так велики, что ребенок не может справиться с искушением нарушить запрет родителей, — настолько сильно это искушение, настолько ему хочется то, что ему запретили. Вот ты, например. Ты обычно справляешься с тем, что мы говорим про что-то «нет, нельзя». Ты грустишь об этом, плачешь. Ну или злишься, бывает. Но может произойти и такое, как сейчас произошло. Желание смотреть страшилки, которые смотрят более старшие девочки, было так велико, что ты не смогла удержаться. Ну не хватило тебе возможностей самоконтроля. Твой мозг не справляется пока с настолько сложной задачей. И в таких местах очень важна роль родителей. Именно мы с папой должны пока делать то, с чем не справляешься ты. Не справляешься просто потому, что мала еще, мозг не дозрел. Понимаешь? Родители должны не наругать или наказать, а помочь. Убрать от тебя источник искушения, например. Ты ж понимаешь, что мы с папой теперь сделаем что-то, чтобы ты не смогла смотреть ютуб, даже если снова захочешь?».
«Да. Уберите его от меня, пожалуйста!».
«Уберем. Не знаю как, но папа решит эту проблему».
Мы еще долго лежали, обнявшись. То разговаривали, то я просто гладила Сашу по голове. Думала. Грустила.
Убрать доступ к Ютуб – задача не сложная. Но что делать вместо? Я имею в виду, что Саша же почему-то эти страшные ролики смотрела. Есть какая-то причина.
Какая? Я не знаю. Но одно из моих предположений таково, что Саша много времени проводит одна – я много работаю. У меня клиенты, у меня статьи. И даже когда я не пишу и не консультирую, я чаще всего не с ней, потому что мне важно отдохнуть и набрать ресурс. Забота о себе – неотъемлемая часть работы психотерапевта. Иначе я просто не смогу заниматься своей профессией. Не смогу быть полезна клиентам. «Выгорю».
И все это время Саша одна. Она много играет. Рисует, вырезает и клеит, плетет из резиночек. Иногда играет «по телефону», то есть созванивается с подругой через whats’app и они обе играют, находясь далеко друг от друга, но комментируя свои действия. Такой вот выход нашли. Но на все эти вещи нужна энергия. Которая у ребенка есть только когда он напитан нашим контактом, нашей любовью, отношениями. А когда нас, родителей, у ребенка мало (когда мы все время заняты, у нас нет сил, времени или желания общаться, когда мы вроде бы отвечаем на вопросы ребенка, но так, «на отвяжись», не вникая глубоко, не давая ребенку настоящий контакт, себя), то и ресурса на игру, на творчество у ребенка не так много. И он начинает скучать, томиться. Если понаблюдать за тем, как что происходить у ребенка, можно подметить, что в периоды, когда у нас с ним в отношениях все хорошо, расцветает Творчество. И как оно сходит на нет или как уменьшается его количество, когда мы долгий период времени заняты больше обычного. У ребенка «заканчивается батарейка». А «зарядное устройство» — это мы. А если мы недоступны, если нас нет, нужно что-то, что поможет ребенку пережить чувство одиночества.
Что делают взрослые, когда им одиноко, грустно, больно, как-то еще невыносимо внутри? Кто-то заедает эти эмоции, кто-то «запивает» (имею в виду алкоголь), кто-то уходит в игры, будь то компьютер или игровые автоматы, кто-то подсаживается на сериалы… Да много всего еще.
Что делать ребенку? Если в доступе гаджет – играть. Или смотреть мультики. Или вот страшные видеоролики. Во-первых, это отвлечение от грустных чувств/мыслей. Во-вторых, чувство страха, ужас – вполне себе перебивают чувство одиночества, брошенности, неважности для родителей (обратите внимание, пожалуйста: я не пишу о том, что ребенок и правда не важен для родителей или они его бросили; я пишу о том, что ребенок так чувствует, будто он не нужен, не важен – ведь у родителей есть «более важные» дела: работа, быт… ребенок, по факту, часто не может с ними конкурировать)
И вот теперь, отбирая у Саши доступ к Ютюб, я должна дать ей взамен себя. Свое время, свое внимание, свое общение. Дать полноценную замену отобранному. И мне грустно. Грустно, что не давала какое-то время столько, сколько ей нужно – и это привело к такой ситуации. Грустно, что давать нужно, а я пока не очень представляю, как. Где мне взять силы, время, иногда – желание. Но дочка мне важна, и я буду как-то решать этот вопрос. Проще всего в такой ситуации зависнуть в чувстве вины. Виноватиться и ничего не менять. А нести ответственность – настоящую, взрослую, зрелую – сложнее. Но это именно то, что и нужно сделать. Изменить то, как все происходило до сих пор.
Я не знаю, как я это сделаю. Думаю, что зафиксирую в своем рабочем расписании ежедневное время для Саши. Утром или может в середине дня, посмотрим. Я и так с ней ежедневно – вожу ее на кружки (по дороге мы болтаем), читаю перед сном, разговариваю в течение дня в перерывах между клиентами, иногда мы вместе смотрим детские фильмы или какие-нибудь программы типа «Голоса» или «Больших гонок». Но, видимо, этого мало.
И, как и в любой ситуации с обманом, в этом случае я имею дело с двумя частями произошедшего: одна из них – то, о чем ребенок соврал (о нарушенном запрете, о том, что не разрешалось, но ребенок это сделал), другая – о том, что не смог признаться, сказать правду. А зачастую ребенок и на прямой вопрос может правду не сказать, может соврать нам в глаза.
Почему Саша не призналась раньше? Почему ей так сложно было сказать мне правду? Ведь у нас глубокие и надежные отношения. Я всегда помогаю ей. У нас не в ходу наказания в каком-либо виде. Я, конечно, живой человек и периодически сержусь, злюсь, могу повысить голос, когда зла. Но мы всегда потом обсуждаем случившееся. Я могу извиниться. И мы говорим о том, как обходиться с агрессией. И я всегда говорю, что люблю ее даже когда злюсь. Что что бы она ни сделала – я всегда люблю ее. Почему же Саша не призналась мне раньше?
Саша говорит, что ей было очень стыдно признаваться в таком. Признаваться, что она делала то, что нельзя, хотя понимала, что это не просто так нельзя. Понимала, что я права, запрещая такое смотреть. Понимала здравый смысл запрета и – не смогла удержаться. И тут ей казалось, что с ней что-то не так, раз она смотрит такие видео. И из-за этого она очень боялась. Ее страх был о том, что ее-не-такую-как-надо отвергнут. Несмотря на то, что у нас хорошие отношения привязанности.
И мне грустно… Это очередное мое столкновение со своим невсемогуществом. С тем, что я могу стараться сколько угодно, вкладываться в отношения с детьми, давать себя, но в этих отношениях есть не только я. В отношениях с Сашей есть Саша. И значит, не все зависит от меня. Многое, но – не все. У Саши свои внутренние процессы, свои особенности психики, у нее много своего, «заданного». И я не на все могу повлиять. Это грустно, но это реальность. И на нее важно опираться. В данном случае такая опора позволяет не провалиться в чувство вины. Не брать на себя излишнюю ответственность за то, что Саша не призналась мне раньше. Она просто не смогла.
Но давайте поговорим и о том, по каким еще причинам ребенок может нарушать запреты и обманывать.
Ребенок врет, когда ему предъявляют слишком большой список требований. Этому списку нереально соответствовать. А быть хорошим для родителей хочется. Вот и обманывает, любви-то хочется…
Таким же длинным порой может быть и список запретов. То нельзя, это нельзя, и вон то тоже нельзя. А что можно-то? На что бы глаза ни загорались – все мимо. Не получается у ребенка отказывать себе так часто и так много. Ведь его задача – исследовать мир, узнавать, как что работает в нем. Вот и узнаёт, познаёт. Порой обманывая, что не делал чего-то, да.
Ну и не нужно забывать, что дети могут врать потому же, почему и взрослые: очень хочется получить то, что по каким-то причинам нельзя, и при этом хочется избежать конфликта. «И рыбку съесть, и сковородку не помыть», да.
Хочу систематизировать и обозначить списком то, о чем важно, на мой взгляд, себе напоминать, когда случается что-то из разряда «ребенок соврал»:
• Не нужно разыгрывать спектакли, если узнали об обмане. Говорите прямо, не притворяйтесь, что ни о чем не знаете. «Ну как тебе суп?» в ситуации, когда знаете, что суп ребенок вылил – не годится. «Я вижу, ты вылил суп. Почему?», — вот прямая коммуникация, цель которой прояснить ситуацию, а не поставить ребенка в неловкое положение и пристыдить.
• Если вы сами не признаете свои ошибки, если ребенок не учится этому, то признаться в содеянном ему очень сложно. Ведь права на ошибку как бы и нет.Пусть ребенок видит, что вы – обычный живой человек. Неидеальный. Совершающий ошибки. Тогда и ему будет проще принять свои и признаться в них.
• Реагировать нужно на то, что ребенок сделал нечто, что было запрещено, а не на факт вранья. Не винить, не стыдить, не ругать за вранье. Но разговаривать о поступке.
• Помогать ребенку справиться, а не стыдить, винить, наказывать.
• Ребенок хороший! Его намерения хорошие! У него не было цели сделать плохо вам. Была цель сделать хорошо себе. Иногда эти вещи конфликтуют, да.
• Если у нас хорошие отношения с ребенком, он старается быть для нас хорошим. Ему это важно, и он старается как может. И если в какой-то момент не смог, не выдержал – то не потому, что хотел нас позлить или огорчить, а потому что мозг еще не дозрел выдерживать такие «испытания на прочность». О чем бы не соврал ребенок, какой бы наш запрет он ни нарушил – он сделал это не назло нам, не специально, без злого умысла. Виной тому незрелость ребенка. Соблазн оказался сильнее самоконтроля. Всему свое время. То, как он поступил – это вообще не про нас, это про него. Про какое-то его желание или потребность. Про что-то, что ему очень хочется, но нельзя, но хочется так сильно, что он не может себя контролировать.
• Ребенок пообещал больше не врать, но соврал? Виной тому незрелость ребенка. Да, снова. Дайте ребенку время созреть, повзрослеть.
Если помнить об этом, то спокойно реагировать на нарушение ребенком какого-то запрета и на обман гораздо проще.
И, напоследок, список вопросов, которые каждый родитель может себе задать, чтобы лучше понимать свои реакции на детский (да и на взрослый) обман:
• Если разделить инцидент на 2 части (первая — ребенок сделал то, что было запрещено, вторая – соврал об этом), то какой из этих частей касаются ваши чувства?
• Что это за чувства?
• Какие эмоции поднимаются, когда вы входите в комнату и — застаете ребенка за совершением запрещенного?
• Какие эмоции поднимаются, если узнаете об обмане задним числом?
• Реагируете ли на сам факт обмана или на то, как ребенок ведет себя, будучи уличенным?
• Что чувствуете, когда ребенок буквально врет в глаза, отвечая на прямой вопрос, при этом не видно ни тени стыда, смущения?
• Какое поведение ребенка, уличенного во лжи, помогает вам чувствовать сочувствие к нему, грусть по поводу происходящего, или гнев?
• Чего хочется, что ждете от ребенка, когда узнаете об обмане? Какое его поведение было бы тут желаемым для вас? Как думаете, почему ребенок ведет себя иначе? Что он сейчас может чувствовать? Можете ли «поставить себя на его место»? Как себя чувствовали бы вы?
• Помните ли, как вы обманывали своих родителей в детстве? Почему вы это делали? Зачем? Помогает ли вам понимание своих мотивов в детстве отнестить легче к проступкам вашего ребенка сейчас?