Яну бесил её муж.

Нет. Неправильно.

Она злилась на него!

Очень? Ну как сказать… Злиться каждую секунду, которую проводишь рядом с человеком – это часто?

Остальное время Яна обижалась. На мужа же.

Яна буквально жила претензиями: дышала ими, питалась, купалась в них и их же предъявляла миру.

Всему Миру. За исключением... мужа.

А он был уверен, что её всё устраивает, чем злил её ещё больше.

У неё болела голова, спина, она стала набирать вес.

Но нечеловеческими усилиями она скрывала от него и свою злость, и свои обиды-претензии.

Я видела их вдвоём: в её поведении, взгляде, словах, тоне голоса не было ни намёка на истинные чувства... Максимум – лёгкая грусть и приторможенность. Но чаще – солнцеподобная улыбка…

На мой вопрос:

- А что будет, если ты прямо скажешь мужу, что злишься на него? 

Яна ответила резко:

- Нет. Об этом мы даже не будем говорить...

- Почему?

- Потому что если я скажу прямо, случится что-то ужасное!...

- Например?

- Я не хочу говорить сейчас на эту тему...

***

К этой теме мы случайно вернулись позже – через одну встречу.

На мой вопрос: есть ли кто-то, на кого она злилась или злится примерно так же, как на мужа, Яна бросила:

- Ещё я ненавижу людей, которые думают одно, а говорят и делают другое! Двуличных! Муж ведь тоже говорит, что любит меня, а смотрит на всех, кроме меня...

- А кто эти люди - двуличные? Те, кто думают одно, а говорят и делают другое – это конкретные люди?

Признаюсь, я ждала и немного опасалась, что она имеет в виду себя, но нет! Она подумала и, кусая губы, выдавила:

- Это моя... бабушка...

Она опустила взгляд, крепко сжала челюсти и её кожу залили красные пятна - от щек, по шее и за шиворот блузки...

***

Когда Яне было лет пять, родители сплавили её к бабушке.

Бабушка жила в небольшом южном городке.

Для своих пятидесяти с лишним, она была очень хороша собой, всегда уверенная, с прямой осанкой – про таких говорят «аршин проглотила»!

Была руководителем местного ансамбля казачьей песни и преподавала вокал в областном музыкальном училище.

Бабушка учила Яну быть со всеми вежливой, приветливой и предупредительной и она была буквально одержима тем, чтобы сделать из маленькой Яны великую оперную певицу.

Яна, голодная до родительского внимания (те всё время пропадали на работе), поначалу решила, что попала, наконец-то, в заслуженный детский рай – и часами (в свои-то пять лет!) занималась вокалом с обожаемой бабушкой!

Но очень скоро Яна встретилась с кое-каким бабушкиным "но".

Когда бабушка общалась с соседями, знакомыми, коллегами, она была сама любезность и предупредительность, но сразу после прощания и расставания бабушку будто подменяли: на смену разлюбезнейшей деликатнейшей женщине, являлась язвительная желчная ведьма, которая поливала грязью тех, с кем только что общалась – она насмехалась над ними, дразнила, пересказывала самые нелепые сплетни и сыпала им вслед отборнейшими ругательствами, даже топала и грозила кулаками, пугая Яну...

И так было каждый раз!

Но обиднее всего, что под этот каток попадали все, включая дошколят – новых яниных друзей. Впрочем, те очень скоро перестали с ней дружить – по непонятной для Яны причине: вроде бабушка костерила их ЗА, а не В глаза...

Яна решила, что они просто завидуют тому, что ей светит будущее великой оперной певицы. И хоть и страдала без общения со сверстниками, но молча. Не желая расстраивать ключницу своего персонального рая…

Но однажды Яна услышала, как бабушка рассказывает что-то в таком же ключе, как и про всех, ПРО НЕЁ – приехавшим навестить родителям...

Рай в один миг потускнел…

Ангел в лице бабушки пал. Яна больше ей не доверяла. Никогда и ничего…

Она отчаянно запросилась домой, к родителям.

Но те услышали её только ближе к 12-ти годам, когда она стала уже открыто воевать с бабкой. И та сама взмолилась, чтобы «эту неблагодарную» от неё забрали.

Вскоре, уже дома Яна увидела, что ведёт себя… точно так же, как ненавистная ей бабка...

Не сама увидела.

Мама как-то заметила папе, что Яна стала совсем как его мать – всех обсуждает за глаза, а в глаза – сама любезность!

На что Яна вспылила, крикнула, что ненавидит бабку! И родителей! За то, что отдали её этой страшной женщине! Выбежала из дома и вернулась уже ближе к ночи...

Ей, конечно, сначала влетело, потом её долго виновато обнимали, убаюкивали... 

А потом отец рассказал, ей, что многое не принимает в своей матери, но не может её судить. И никто не может…

***

В 11 лет ладную бойкую смекалистую девчушку из маленького южнороссийского городка фашисты угнали вместе с третью населения в Германию.

Везли как скот. Без света. Без удобств. Без еды. Без надежды.

В дороге одна пожилая женщина подкармливала её.

И не только подкармливала. Вместе они пели. Хотя на них ругались, ворчали, проклинали.

- Для музыки всегда есть время и место! – упрямо приговаривала эта женщина, – Надо держаться. Остальное – потом.

И они пели… И как-то выучили песню на два голоса: кто-то из пленных поделился с ними, когда её услышал, какими-то своими съедобными крохами, а потом кто-то расчувствовавшийся ещё поделился…

Возможно, только поэтому – потому что подкормили,– когда их привезли и выпустили из вагона, она не упала в обморок, как её пожилая благодетельница, что шла впереди...

Участь тех, кто падал или просто не очень твёрдо шагал, была предрешена. Их сразу отбраковывали и сбивали в одну обречённую стаю – тех, от кого надо быстрее избавиться. Ни на что не годный балласт.

11-летняя девочка с полувзмаха конвоирского автомата, с полувзгляда упавшей поняла, что надо держаться – как угодно, но держаться. Лишь бы не сочли балластом.

Девочка резко выпрямилась, вытянула шею, усилием воли расставила ноги поувереннее и – на всякий случай! – буквально просияла счастливой улыбкой, когда проходила мимо офицеров, распределяющих вновь прибывших. А ещё главное: негромко, но так, чтобы слышали, запела себе под нос – ту самую песню, которую они пели с упавшей в пути на два голоса, и…

Её заметили! Её сияющую улыбку нельзя было не заметить!

Её услышали! Её уже набирающий глубину голос нельзя было не услышать!

По сравнению с теми, кто упал – от голода, от немощи – и уже в ближайшие сутки закончил жизнь в газовой камере, включая её подругу по дуэту, жизнь преподнесла ей блестящее будущее! Один из офицеров, распределяющих потоки пленных, взял юную улыбчивую певунью в няньки к своим детям – хотел, чтобы им пели хорошие колыбельные и у них развивался музыкальный слух…

Дети были несносны, хозяева – тоже.

Особенно хозяин.

Он уже несколько раз порывался залезть туда, куда не стоит, но к счастью, всегда кто-то оказывался поблизости – то дети, то хозяйка, то кухарка…

Однако, как бы ни было тяжело, противно и невыносимо, девочка никогда и вида не подавала, что что-то не так…  

Она всегда сияла улыбкой, часто что-то напевала – чтобы доставить удовольствие окружающим…

Её мучили головные боли и порой невыносимые боли в спине. Но она держалась. Разучивала новые песни…

- Для музыки всегда есть время и место! – приговаривала она… – Надо держаться. Остальное – потом.

Это «остальное» проявилось случайно: как-то девочка оказалась одна в комнате для прислуги и случайно разбила чашку… Голову словно стрелой пронзила резкая боль. Она представила себе взгляд хозяйки и спина сама собой округлилась, а плечи заныли от непонятной тяжести. Она метнулась к щётке, но вдруг остановилась. Образ хозяйки не выходил из головы – она несколько раз помотала головой, стараясь выкинуть видение из головы. Но оно не уходило! И тогда она… грязно выругалась на этот привязчивый образ вслух, потом громче, потом почти выкрикивая ругательства, потом передразнивая её прошлась по комнате, минуя осколки, грозя им пальцем, затем, представила кухарку и сделала всё то же самое… Она ругалась, дразнила, выкрикивала что-то… Потом расхохоталась… Потом расплакалась… А потом… вдруг обнаружила, что у неё совершенно, совершенно не болит голова, и плечи (впервые за год!) расслабились… Девочка мельком взглянула в зеркало – впервые она увидела не расплывшееся в улыбке-маске личико, а опухшую от слёз, раскрасневшуюся, но полную достоинства – как ей показалось – физиономию… Такой она себя ещё никогда не видела...

«Остальное» перестало для неё быть просто словом из поговорки… Но оно ВСЕГДА шло теперь ЗА улыбкой…

***

Отец признался Яне, что его мать рассказывала о том времени совсем не много. И рассказывая, всё время как будто пыталась оправдаться за то, что она вот так ведёт себя с людьми – со всеми, включая его самого, хотя он никогда ни в чём её не обвинял.

Он злился на свою мать, когда слышал, что она говорила о нём, но не обвинял…

- Зато видишь, несмотря ни на что, она сделала всё, чтобы я выучился, стал человеком и ещё и музыкой меня всю жизнь терроризировала. Сейчас я ей за это благодарен – без музыки сошёл бы с ума! Но ты пойдёшь дальше нас всех!

Но Яна ещё долго не могла простить бабку за её двуличие. Очень долго, она даже пыталась бросить музыку и вокал, но… не смогла. Как будто что-то держало её и говорило: надо!

Она не общалась с бабушкой уже почти 10 лет – когда поняла, что то, что она так ненавидела в ней – это самое отвратительное двуличие! – спасло одну девочку 11 лет. А спустя много лет позволило появиться на свет ещё одной девочке…

Понять и принять это было для Яны очень непросто… Отдать дань двуличию и сделать его своей сильной стороной – тоже. Помириться с бабушкой и поблагодарить её за Жизнь, сказать, что она всё сделала Правильно – без этого её, Яны, просто не было бы на свете, она не была бы оперным агентом (оказывается, есть такая профессия!) – было ооочень сложно.

Но когда она смогла это принять, по-настоящему принять, она смогла себе позволить и кое-что другое: быть не только такой, как бабушка, но и самой собой: прямой, откровенной, и даже не всегда доброжелательной – там, где нужно быть жёсткой…

И тогда Яна смогла сказать мужу в лицо всё, что её не устраивало. А он впервые узнал, что его жене что-то не нравится в их отношениях, в его поведении и… очень удивился и… начал меняться. Ради неё.

С тех пор прошло уже 4 года. У Яны заметно поубавилось претензий к мужу. Прибавилось благодарности, доверия и радости.

Ко всему в Мире, включая мужа.

Их сыну сейчас 2,5 года. И до музыкальной школы ему ещё очень далеко, считает Яна, но она обязательно будет.

В конце нашей работы Яна смогла мне признаться, что именно ей не нравилось во мне.

Она смогла это сказать прямо и уважительно.

Поразительно, как приятно бывает иногда психологам услышать о себе что-то не слишком лицеприятное!...