Все мы держимся за привычную версию того, кто мы есть, это наша невидимая опора. Большая часть людей относится к этой надежной поверхности под ногами собственной идентичности как к чему-то само собой разумеющемуся, пока не происходит землетрясение, выбивающее их из привычной схемы описания мира, из знакомого чувства себя. Кому-то удается ассимилировать этот не простой опыт, расширить географию возможных состояний себя и продолжить существовать в рамках неповрежденного самоощущения дальше.

Есть люди, внутри которых такие землетрясения происходят часто и без видимых причин. Планета их личности формировалась в непростых условиях бомбежки метеоритами, в результате чего земная кора сама по себе достаточно шаткая, наполненная расколами и трещинами.

Тяжело заниматься вопросами построения счастливой цивилизации, когда у населения в любой миг может уйти земля из-под ног. В таких условиях часть меня будет постоянно на стреме, в ожидании повторения несчастного случая, и я буду тратить большое количество ресурсов на то, чтобы сделать так, чтобы этого не произошло. Наступит момент, когда я настолько привыкну, что какая-то часть меня на стреме, что перестану замечать, что какая-то часть меня на стреме. Я забуду, что бывает иначе, это станет моей новой нормальностью. Если подобные бомбежки происходили на заре жизни, то для человека в принципе не существует других способов бытия.

С самого рождения я похож на бесконечно разворачивающийся сверток папируса, длинный и непрерывный, на котором пишется моя личная история, мой пережитый опыт, в нем содержится мое связное ощущение себя сквозь времена и пространства. Удары метеоритов «пробивают» психику, «рвут» пергамент, образуя дыры в полотне моего нарратива. Такая дыра сама по себе непознаваема, несимволизируема – мы можем вывести ее только с точки зрения последствий. Она как параллельное измерение, не может быть ассимилирована, связана с другим опытом. Жители моей планеты, попадая туда, перестают чувствовать себя в привычной системе координат. А вылетая обратно, не могут объяснить доступными в их описании мира «правдами», что же там произошло.

Система представлений о себе (а также вселенная переживаний себя) в таком случае никогда не может до-собраться во что-то целостное и связное. И либо формируется роботическая диссоциативная структура, в рамках которой человеку доступно весьма ограниченное количество состояний самости (я обрежу себя до предела, лишь бы не выпадать в эти пропасти; я забуду, что они есть, сотру их из существования). Либо – если у психики хватает ресурса не вырезать эти области своего мира - тебя перебрасывает в состояния самости, между которыми нет диалога, они чужестранцы друг для друга. В наиболее суровых случаях человек чувствует себя населенным призраками, которые могут окутывать его текущее самоощущение пугающей непонятностью («это так ужасно в том числе и потому, что я не понимаю, что происходит»).

В общем, внутри формируются зоны опыта, которые для нас как бы вообще не существуют (диссоциация лишает их права на существование), либо остаются в форме непонятных состояний и переживаний, которые не имеют объяснения в текущих контекстах, но являются для нашей психики затапливающим опытом, который подминает под себя текущее состояние (то есть одно/одни состояние самости остается несформулированным для другого/других).

* * *

Доверие является непозволительной роскошью для человека, который обустраивал дом своей личности на почве ранних предательств, пренебрежения и злоупотребления. Артиллерия психических защит будет спасать его от веры в то, что на той стороне баррикад есть кто-то, кого можно в себя впустить. Чем мощнее были попытки нарушить физическую безопасность и психическую целостность ребенка, тем основательней будет эта стена между мной и окружающим миром. Чем массивней травматический аффект, тем больше комнат моего дома будет замуровано для проживания.

Все это делает меня экспериентально обедненным, мое окно переживаний самого себя и окружающего мира сужено. Диссоциация – гипноидная способность моей психики быть избирательно невнимательной, на время лишать существования пласты внутреннего и/или внешнего мира – в данных обстоятельствах, засучив рукава, укутывает целые куски меня в забытье, изолируя то, что невозможно пережить, туда, где его невозможно найти (отщепляется не столько эмоциональный опыт с соответствующими воспоминаниями и пр., сколько моя возможность быть живым определенным образом, тот пласт моего Я, который мог бы жить жизнь в этом диапазоне, который отныне на вечном карантине).

Теперь этих Саш/Кириллов/Оксан/Кать (этого богатого созвездия конфигураций меня) внутри этого Саши/Кирилла/Оксаны/Кати (оставшегося ограниченного набора не затронутых травмой состояний меня) больше не существует. «Оно тебя больше не побеспокоит». «Ты себя больше не побеспокоишь». «Твои ты тебя больше не побеспокоят».

В этом плане диссоциация – это всегда маленькая смерть. Ради жизни (ради продолжения жизни). Мне нужно стать немного мертвым, чтобы продолжать оставаться «живым» (в данном случае неизбежно страдает то, что можно назвать витальностью, поэтому «живой» здесь относительное понятие). «Умерщвляет» не травма, «умерщвляет» диссоциация (травма – это то, когда ты/часть тебя последний раз был живым). Мощные диссоциативные защиты ответственны также и за последующее горестное знание, что существует жизнь, которая чувствуется «отобранной», непрожитой.

* * *

Чем больше человек сможет выносить переживание множества версий себя, тем более сильным, прочным и гибким он будет себя ощущать. И, наоборот, чем больше непрерывности он сможет обнаружить среди своих разнообразных опытов, тем больше он сможет выносить путаницу идентичности, связанную с контейнированием множества версий себя.

Таким образом, здоровое психическое функционирование включает свободу доступа к различных состояниям самости, жизнь в «полифонии» самого себя нежели во фрагментированных диссоциированных и секвестрированных состояниях самости. И – через эту полифонию – обнаруживать само-согласованность и непосредственность в жизни.

* * *

Диссоциированные состояния самости являются «безмолвно кричащими», они недоступны для наших мыслей или слов, клиент не может попросить психолога о том, в чем он нуждается. Более того, вначале (порой, это очень продолжительные периоды времени) он и сам не знает, в чем нуждается – отсутствует доступ к своим раненым, уязвимым, зависимым состояниям (или – еще сложнее – не просто отсутствует доступ к уже заготовленным/сформулированным, но отщепленным состояниям, а сами эти состояния, этот опыт в принципе не был прожит, никогда не существовало того отношенческого дома, где это можно было бы разместить и впустить в жизнь).

То есть диссоциированный опыт не привносится в работу путем проговаривания. Только заряженное аффектом поле отношений будет обеспечивать возможности для первоначального доступа в зону немыслимого, в область несформулированного опыта.

Чтобы проникнуть туда (= позволить этому проникнуть в себя), психолог должен «проснуться» из безопасности своего собственного диссоциированного отношения с клиентом. И это не одиночный акт пробуждения, это постоянные попытки проснуться, засыпание снова и очередная попытка проснуться. И терапевтический эффект несет на себе не постоянная пробужденность психолога, которая недостижима в принципе, а именно эти усилия по пробуждению (серии микро-пробуждений с обнаружением и описанием друг друга), попытки выбраться из ригидно удерживаемого состояния самости в другие версии себя, через которые будут видны другие регистры отношений и собственного опыта в них.

Нам нужно войти в мир клиента, чтобы составить компанию там, где эта компания никогда не существовала, где были доступны только изоляция и оставленность. Для этого важно, чтобы психолог оставался в позиции уязвимости, чтобы его внутренний мир был проницаемым (включая собственные травматические зоны). Он может бояться быть захваченным труднопереносимым опытом клиента (а на самом деле собственным труднопереносимым опытом, который активируется в ответ). Тогда что-то внутри сворачивается, не позволяя травматическим нитям клиента дотянуться, пробраться внутрь и защекотать нас так, чтобы мы «зазвенели» вместе. На этой почве в отношениях формируются зоны «вход воспрещен». Это может быть временная мера, пока оба (и их отношения) созревают, чтобы двинуться дальше. Но это может формировать и тупики, когда оба не готовы справиться с угрожающей аффективной дисрегуляцией, сопровождающей столкновение с наиболее болезненным и шокирующим опытом.

Один из наиболее важных аспектов психологической работы – облегчение доступа в разнообразные состояния самости (измененные состояния сознания, если угодно). И это не тот путь, который клиент сможет проделывать в одиночку. Требуется взаимный доступ в измененные состояния, взаимное использование диссоциации в работе, взаимная доброкачественная регрессия. Психолог должен быть доступен для того, чтобы войти в- и жить в измененных, некомфортных и временами травмирующих состояниях, которые сами по себе могут ускользать от описания и разъяснения (и дотянуться до них символизацией и пониманием часто получается лишь задним числом, пожив какое-то, порой весьма продолжительное, время внутри).