Врачи легко определяют помешательство: стоит им поместить пациента в психлечебницу, как он тут же проявляет признаки сильнейшего беспокойства.

Карл Краус, австрийский писатель

 Представляя биографию Теодора Миллона, я намеренно подробно не останавливалась на интересном случае, который произошел с ним на заре преподавательской и психологической практики, чтобы потом уделить ему все внимание. Его описание можно найти в различных источниках, потому что он того заслуживает.  

 Я уже писала, что в возрасте 26 лет, Теодор Миллон возглавил Попечительский Совет психиатрической больницы штата Пенсильвания в городе Аллентаун при частном исследовательском Университете Лихаи. Для осуществления своих административных функций и свойственных юности амбиций он не придумал ничего лучшего, как отправиться в больницу под видом пациента. Тогда он посчитал это «хорошей идеей». Инкогнито он мог бы свободно общаться с пациентами, бродя вместе с ними по коридорам больницы и ведя при этом пространные разговоры. Это прекрасный способ, который смог бы обогатить его знания о пациентах, их внутреннем мире и условиях их пребывания в стенах больницы.

 Сказано – сделано, и вот Теодор Миллон остался в клинике на ночь. Эта ночь стала очень ярким опытом, он увидел вокруг себя боль и безнадежность пациентов, как они стонали, бредили и бесцельно ходили ночью по палате. Опыт оказался настолько поразительным и ошеломляющим, что он не сразу смог его до конца понять и оценить. Спустя несколько месяцев, Миллон решил, что необходимо его повторить, и отправился в больницу в качестве пациента, никого не ставя в известность, но уже на все выходные. В пятницу вечером, переодевшись в одежду пациента, он оказался в общей палате, нашел там себе кровать и лег спать. Первая ночь прошла на удивление спокойно, если, конечно, такую обстановку можно считать спокойной. Всю субботу он находился с пациентами, разделяя с ними все «прелести» жизни психиатрического больного. Один из его «сокамерников» поведал ему, что является Иисусом Христом, другой считал себя Папой Римским, а третий объявил себя Эрнестом Хемингуэем. Это был длинный день, наполненный тяготами пребывания в отделении и многочисленными разговорами во время прогулок с пациентами клиники. После всего этого, заснуть Миллону не составило труда, и он погрузился в глубокий, но тревожный сон, где было много горя и отчаяния. Открыв спросонья глаза в воскресенье утром, он увидел вокруг себя множество пациентов клиники, кто-то был в бреду, а кто-то вел себя с достоинством Наполеона, и внезапно ужас помрачил его сознание, а по спине пробежал холодный ветерок; он вдруг перестал понимать, кем на самом деле является. В мыслях у него пульсировал только один вопрос, на самом ли деле он является профессором, или же он – пациент в больнице и просто считает себя профессором психологии, наподобие того, кто видит себя Наполеоном, ведь он одет, как пациент, и вокруг него одни пациенты. Он сильно встревожился, стал размышлять вслух и разговаривать сам с собой, пытаясь успокоиться и вспомнить, как он тут оказался, и какие-то реальные эпизоды из своей практики преподавания. Но липкая и вязкая тревога продолжала заполнять все уголки его разума. Чем больше проходило времени, тем все более призрачными и расплывчатыми становились границы сознания.

 Сложно себе даже представить, какой страх и растерянность охватили Миллона в эти минуты. Он не мог обратиться к персоналу со своими сомнениями без риска остаться в больнице на гораздо более длительный срок, чем он сам себе отвел. Единственное, что он смог сделать – это попросить связать его с доктором Шеттелом, руководителем клиники, которого сам Миллон и назначил на эту должность. Когда тот снял трубку, Миллон очень осторожно стал задавать наводящие вопросы о себе, кто, по его мнению, он такой, действительно ли он Член Совета, доктор и т.д. Поняв в чем дело, Шеттел постарался мягко успокоить его, развеять внезапным и необъяснимым образом возникшие бредовые мысли, а в конце он клятвенно и терпеливо подтвердил ему все: что он ученый и преподаватель, а также возглавляет Попечительский Совет этой больницы, что он добровольно, по собственному почину, проводит выходные в психиатрической клинике. После этого, он немедленно приехал в больницу за Теодором Миллоном и сказал, что «снимает шляпу» перед таким экспериментом, и что это очень смелый и сильный поступок с его стороны, взяв, однако, при этом с него обещание впредь не делать ничего подобного. Но и сам Миллон был так шокирован и потрясен этим опытом, что больше никогда его не повторял.

 Тем не менее, весь опыт работы в психиатрической клинике, включая этот, а также участие в большом количестве больничных исследований, дали Миллону очень много в плане его дальнейшей научной работы. Но по его собственному признанию, ничто из этого не могло заменить личного контакта с пациентами, когда ты находишься на одном с ними уровне, ведь это далеко не одно и то же, что общаться с ними при обходе. Именно такое общение, разговоры, как человек с человеком, позволило ему узнать об истинных переживаниях пациентов. Он начал понимать, что значит переносить то, что они ощущают и чувствуют каждый день, когда в их головах разыгрывается «гамбит» от глубокой депрессии до маниакального возбуждения, какое смятение царит в их мыслительных процессах. Но самое главное, что он вынес из этого опыта – это то, что пациенты – реальные люди, а не какая-то когорта «сумасшедших». При диагностике очень важно понимать, что чувствуют пациенты, из-за чего они страдают, в чем конкретно кроются их беды, а также важно понимание того, каким должен быть психотерапевтический подход к их проблемам.

 По моему ощущению, Теодор Миллон отважился на такой поступок еще и потому, что ему было важно самому пройти через то, через что проходила его мать, страдая биполярным расстройством. Важно – чтобы понять ее состояние и мотивы ее поступков, определивших их отношения, но при этом почувствовать и себя, что он не такой, освободиться от тяжести воспоминаний. Важно – чтобы суметь «отпустить» ее и следовать своему предназначению, в успех которого безоговорочно верил его отец. Он расстался с призраками детства, но не утратил человеческого отношения и веры в людей, здоровых и не очень, но всегда достойных лучшего понимания, отношения и лечения, на что и были направлены все его усилия по созданию относительно нового направления в психологической науке – персонологии и персонифицированного подхода в психотерапии.

 Светлана Березовская