Бессознательные аспекты альтруистического поведения

(данный текст представляет собой фрагмент моей книги "Альтруизм: так называемое добро"; сейчас книга переиздается в Москве; Новое название "Альтруизм: природа добра"; ориентировочный выход - июнь 2014 г.)

Глубинно-психологическое понимание альтруизма отличается от прочих двумя существенными моментами. Первый момент обусловлен тем, что психоаналитическое направление зародилось в клинике, поэтому глубинно-психологические исследования в большинстве случаев связаны с изучением крайних форм тех или иных явлений, в частности таких, которые влекут за собой формирование неврозов и других психопатологий. Вторая отличительная особенность психоанализа − усмотрение в поведении, его мотивации, в дискурсе и в любых других проявлениях индивидуальной и коллективной психики некоторых бессознательных компонент, которые включаются сами собой, помимо воли, за счет собственной энергии бессознательного. Исходя из этих двух особенностей, мы будем презентовать все последующие глубинно-психологические взгляды на альтруизм.

Прямо или косвенно к феномену альтруистического поведения обращались А.Фрейд («Эго и защитные механизмы», 1999), З.Фрейд («Печаль и меланхолия», 1999; «О нарциссизме», 1997), Э.Фромм («Душа человека», 1992; «Искусство любить: исследование природы любви», 1990), К.Хорни («Невротическая личность нашего времени», 2004) и др.

Общее, что объединяет всех перечисленных авторов в отношении к альтруизму, – это усмотрение некоторого компенсаторного характера данного явления, призванного, по мнению ведущих психоаналитиков, защитить слабое Эго невротической личности. Так, например, З.Фрейд рассматривает альтруистические побуждения как невротическую компенсацию подвергнутых вытеснению влечений противоположной, эгоистической направленности. Его дочь А.Фрейд под альтруистической мотивацией понимает побуждения, отцензурированные и искаженные действием целой системы защитных механизмов. Причем в качестве исходных побуждений альтруизма она выделяет: а) возможность удовлетворения запретных инстинктивных желаний без давления СуперЭго (а именно, путем проекции этих желаний на социального Другого) и б) возможность разрядки сопутствующих этим влечениям агрессивных импульсов. К.Хорни и Э.Фромм усматривают в основе альтруизма способ совладания человека со своей невротической тревожностью, возникающей вследствие принципиальной разобщенности и отделённости людей друг от друга. При этом альтруизм обеспечивает получение общественного одобрения и является социально безопасным способом поведения, которое путем эмпатии и идентификации скрепляет людей.

Рассмотрим подробнее различные психоаналитические подходы к альтруизму. Подчеркнём ещё раз, что в рамках глубинной психологии изучают, в первую очередь, невротические проявления тех или иных процессов, поэтому и альтруизм исследуется в основном с позиции его крайних, в некотором смысле гипертрофированных проявлений. Начнём со взглядов А.Фрейд.

По мнению дочери основателя психоанализа, формирование компенсаторных форм альтруистического поведения становится возможным благодаря наличию слишком жесткого и ригидного СуперЭго. В крайних вариантах оно настолько доминирует над Эго, так сильно подавляет и фрустрирует его, что последнее вытесняет все основные инстинктивные влечения, идущие от Ид. При этом, естественно, сила этих влечений пытается вернуть их назад, побуждает Эго к их удовлетворению, но раз за разом натыкается на сопротивление нашего «Я». В результате действия двух противоположно направленных сил (стремление к удовлетворению желания и его тотальное подавление) формируется равнодействующая, которая под действием защитного механизма проекции позволяет снижать уровень психического напряжения. Последнее происходит за счет переноса самого желания на другого человека. При этом важно, чтобы с человеком, на которого спроецированы собственные желания, сформировалась особая, эмпатийно окрашенная связь, позволившая проживать и переживать удовлетворение уже тем человеком наших собственных желаний. Мы идентифицируемся с ним, сопереживаем и сочувствием ему и… опосредованно вместе с ним и через него насыщаем собственные влечения. Системное действие двух механизмов защиты (проекции и идентификации), приводящее к описанному результату, получило специальное название и выделено в качестве особого механизма психологической защиты – проективной идентификации. Действием этой защиты является размывание границ между Эго и объектом (на который осуществляется проекция) и сохранение эмпатийной связи Эго с проецируемым содержанием (Рождественский, 2001). В контексте описанного психического процесса за счет проективной идентификации Эго переживает гораздо меньшую тревогу и в то же время получает определённую разрядку внутри психического напряжения. На поведенческом уровне все это выглядит как альтруизм. Мы испытываем некое желание, проецируем его на референтного другого, а затем помогаем ему это желание удовлетворить и активно создаём все необходимые для этого условия. Выражаясь метафорически, можно сказать, что участие в подготовке большого праздника создает особую радостную атмосферу и счастливое настроение даже у тех, кто на самом празднике не будет. Сходные переживания, по мнению Фрейд, испытывают и альтруисты.

В качестве примера приведем случай собственной психологической работы с молодой девушкой, которая все свои отношения с парнями выстраивала по принципу тотального растворения в их желаниях и интересах. При этом её выбор в основном падал на эгоцентричных молодых людей, занимающих крайне эгоистическую позицию в жизни. Наша клиентка, подавляя в себе собственный эгоцентризм, испытывала, в то же время, смешанные чувства к проявлению крайней эгоистической свободы своими парнями. С одной стороны, она была фрустрирована их «нарциссическим» поведением, но с другой, испытывала восхищение и восторг от контакта с их «свободой от других» (в том числе и от неё самой). Желание независимости, подавленное строгим СуперЭго, проявлялось в сочувствии к крайнему эгоизму своих партнеров. В результате она страдала вдвойне − и от запрета на реализацию собственных желаний и от пренебрежительного отношения со стороны своих ухажеров.

Фрейд также приводит клинический случай работы с молодой девушкой, которая пришла к ней на психоанализ будучи «незамужней и бездетной, лишённая всяческого честолюбия и одетая в поношенную и неброскую одежду» (Фрейд, 1999). Как выяснилось в ходе анализа, пациентка практически не занималась собой, не стремилась к достижению собственных целей, а растрачивала всю свою энергию на участие в жизни других людей. Не заботясь о собственном внешнем виде, она живо интересовалась модой и следила за одеждой своих друзей. Она занималась сватовством своих подруг, многие из них доверяли ей свои любовные истории. И хоть сама она была бездетна, у неё была развита преданность чужим детям, о которых она всячески заботилась. При этом она искренне переживала за других, хотя и начисто лишила себя собственного внимания. Многочасовая работа Фрейд с этой девушкой показала, что в результате её раннего отказа от инстинктивных влечений у неё сформировалось исключительно строгое СуперЭго, которое сделало невозможным удовлетворение её собственных желаний. В результате её либидозные влечения и честолюбивые фантазии были размещены во внешнем мире, в других людях. «У девушки наиболее развито работал механизм проективной идентификации. Пациентка идентифицировалась со своими замещениями. Её СуперЭго, осуждавшее конкретный инстинктивный импульс, когда он был связан с её собственным Эго, оказывалось неожиданно терпимым к нему в других людях. Она удовлетворяла свои инстинкты, соучаствуя в их удовлетворении другими, используя для этой цели механизмы проекции и идентификации. Таким образом, её отказ от своих собственных инстинктивных импульсов в пользу других людей имеет эгоистическое значение, но её поведение, стремящееся удовлетворить импульсы других, не может быть названо иначе как альтруистическое» (Фрейд, 1999). Фрейд пишет о параллельном существовании у ряда людей эгоистической мотивации и альтруистического поведения, которое побуждено именно эгоцентрическими влечениями. То есть внешний отказ подобного рода субъектов от собственных инстинктов в пользу других на самом деле, имеет эгоистический смысл, и позволяет им «обходным путем» реализовывать задержанные влечения. Хотя, конечно же, в полной мере говорить об «удовлетворении инстинктивных желаний» пациентки Фрейд не имеет смысла. По факту пациентка была «чрезмерно скромна, бездетна и непретенциозно одета». О каком же тогда удовлетворении ведется речь? По мнению Фрейд, её клиентка получала удовольствие от соучастия в тех областях, которые были для неё желанны, но запретны и к которым без определённых посредников она не могла даже и приблизиться. Как выяснила Фрейд, в собственной жизни пациентка играла второстепенные роли, даже не помышляя перейти в центр действия.

Другой случай, который приводит Фрейд, касается скромного служащего, не позволяющего потребовать от начальника прибавки к своей зарплате, но активно борющегося за права своего коллеги. В эту же категорию попадает особенное рвение к сводничеству у «старых дев». Примеров может быть великое множество. В то же время общее, что объединяет все эти случаи, – в них всегда отмечается идентификация самого человека с другим (другом, сестрой, близким знакомым, даже посторонним), и она сохраняется до тех пор, пока собственное желание косвенным образом не будет удовлетворено посредством референтного другого.

По мнению Фрейд, в качестве механизмов, реализующих эгоистическую мотивацию в альтруистическом поведении, могут выступать проекция, идентификация и проективная идентификация. Мы считаем необходимым добавить к этому списку многие другие механизмы психологической защиты. Действительно, вытеснение, реактивное образование (формирование реакции), интроекция, регрессия, сексуализация, рационализация, поворот против себя, всемогущий контроль и другие механизмы «могут быть замечены» в первичной бессознательной мотивации альтруистического акта, либо маскировать принудительное влияние альтруистической мотивации на поведение. Причем зачастую эти механизмы действуют определенными группами, то есть системно. При этом они могут либо полностью формировать альтруистическую реакцию, либо поддерживать альтруизм на постоянном уровне. Приведём примеры относительно рафинированного действия той или иной психологической защиты.

Зачастую родители передают необходимые ресурсы (деньги, полномочия, власть) своему выросшему ребенку, даже тогда, когда эти ресурсы начинают идти ему во вред. Например, молодой человек тратит деньги на алкоголь, азартные игры, ведет себя антисоциально, привлекается правоохранительными органами, но родители не перестают лишать его вредоносного для него ресурса. Более того, они могут отказывать себе во всем, лишь бы скопить требуемую «материальную помощь». При этом такие родители отрицают все объективные факты, вытесняют свои эмоции по поводу поступающей негативной информации и… продолжают альтруистически поддерживать своего ребенка на прежнем уровне финансовой поддержки.

Механизм реактивного образования позволяет переводить агрессивные импульсы в альтруистическое поведение. Вспомните классические сцены в большой семье, когда один из её членов, переживая скрытую или явную обиду и испытывая враждебность в отношении остальных, в то же время отказывается от своей части денег, подарков, от своего места в поездке, за столом и пр. С одной стороны, мы обнаруживаем негативную мотивацию, а с другой – альтруистическую уступку ресурса. Бывают и более мягкие примеры. Хотя бы такие ситуации, когда, компенсируя неосознаваемую агрессию в отношении своего ребенка, мать задаривает его подарками, закармливает его, вкладывает в него все свои доступные ей ресурсы, лишь бы заслониться материальным щитом от собственной враждебности в отношении своего чада.

Если внимательно рассмотреть интроекцию, как механизм психологической защиты, то становится очевидным, что это один из наиболее ярко выраженных способов альтруистического поведения. Действительно, сам смысл интроекции состоит в некритическом усваивании чужих точек зрения, мнений, смыслов, позиций, без сопротивления им, без предъявления собственных взглядов и ценностей. Интроекция адаптирует нас к существующей реальности, она подавляет в нас конфликтность в отношении старших людей и господствующих мировоззрений. Мы альтруистично приспосабливаемся к заданному стилю и образу жизни, воспринимаем его как догматичную норму, при этом подавляем ту часть нашей личности, которая идет вразрез с про-социальным Эго.

Ещё один способ защититься от мира с помощью альтруистического поведения предлагает нам регрессия. Бывают семейные пары, в которых при разделе бюджета, при определении досуга и планов на будущее один из супругов, уходя от сложностей внешнего мира и от связанной с этими сложностями ответственности, регрессирует до уровня маленького ребенка. В это время второй супруг совсем не обязательно «включает опекающее родительское поведение». Он может остаться на уровне взрослого либо холодного родителя и распределить все так, как будет выгодно именно ему. Тем самым регрессия также позволяет обеспечить альтруистические проявления личности, маскируя их даже от сознательного контроля самого «альтруиста». Фактически один из супругов передает весь контроль за ресурсом другому, и как тот им распорядится, зависит от доброй воли последнего.

Сексуализация поведения встречается тогда, когда человек «духовно пуст», когда он не может поддерживать партнерские отношения, когда ему трудно соответствовать психологическому уровню визави, когда он испытывает ряд моральных обязательств перед партнером или чувство вины, но не может адекватными способами разрешить ситуацию, и когда он спасается от этой ситуации за ширмой секса. Может ли сексуализация поведения быть альтруистическим актом в отношении Другого? Если рассматривать тело человека, как ресурс, то тот факт, что человек предоставляет свой ресурс-тело, конечно, является альтруистическим шагом. Другое дело, что данная защита может мотивировать альтруистическое поведение только в том случае, когда это поведение исходит от девушки, а не от парня. В последнем случае, сексуальное поведение начинает носить характер донжуанизма, связано с инфляцией личности и ничего общего с альтруизмом не имеет.

Отдельного внимания заслуживает рационализация. Во-первых, человек может рационализировать свою вынужденную жертву, как заранее спланированную альтруистическую уступку. Такие случаи бывают, например, когда сотрудник какой-нибудь организации не решается претендовать на более высокую вакансию, но переживает при этом желание «роста» и сдерживающий это желание страх выделиться на фоне остальных. Как правило, всё это длится до тех пор, пока себя не выдвигает более настырный член коллектива, которого и утверждают на данном месте. И уже после утверждения нового руководителя «наш» сотрудник начинает рационализировать акт собственной альтруистической нерешительности доступными ему объяснительными средствами. Другое проявление рационализации альтруизма состоит в том, что субъект объясняет природную мягкость своего характера, когда он жертвует собой и помогает всем без разбора, своим сознательным выбором и тем, что ему воздастся за заслуги несколько позже (в следующей жизни, после смерти и пр.). Похожая ситуация случается тогда, когда уступка собственных позиций происходит из-за страха перед конфликтом. Человек опять рационализирует собственное поведение, как искренне альтруистическое. Третий пример рационализации бывает в случае принудительного альтруизма, о котором мы говорили в параграфе 1.4 Раздела 1. В данном варианте человек предупредительно отдаёт то, что у него и так бы забрали, но при этом объясняет окружающим, да ещё и искренне верит в это сам, что его поведение было продиктовано альтруистическим желанием поделиться своим ресурсом.

Об эксплуатации механизма рационализации в рамках альтруистического поведения пишет и Фрейд: «Рационализация связана со стремлением СуперЭго хоть как-то проконтролировать создавшуюся ситуацию, придав ей добропорядочный вид. Поэтому человек, не осознавая реальные мотивы своего поведения, прикрывает их и объясняет придуманными, но морально приемлемыми мотивами. При проекции человек приписывает другим те желания и чувства, которые он испытывает сам. В том случае, когда субъект, которому было приписано какое-либо чувство, своим поведением подтверждает сделанную проекцию, этот защитный механизм (рационализация) действует достаточно успешно, так как человек может осознать эти чувства как реальные, действительные, но внешние по отношению к нему и не пугаться их. Этот защитный механизм позволяет человеку, во-первых, проявить дружеский интерес к удовлетворению другими своих инстинктов и, таким образом, удовлетворить свои собственные, а во-вторых, высвободить заторможенную активность, энергию, предназначенную для удовлетворения подавленных желаний в русло «помощи» или «участия» в проблеме другого человека» (Фрейд, 1999).

Поворот против себя встречается тогда, когда человек расщепляет собственную личность на две и начинает относиться к самому себе как к постороннему человеку. Например, он может переадресовывать агрессию с внешних объектов на самого себя, винить и мучить себя. Это выглядит так, как если бы в уличной драке один из противников вдруг начал избивать себя самого, нанося себе максимум ущерба и причиняя значительную боль. Проигрыш без боя, уход в депрессию – вот последствия данного механизма психологической защиты. В чем же тогда протективный характер поворота против себя, спросите вы? А в том, что человек выходит с меньшими потерями из боя с самим собой, чем из реального поединка. Хотя последнее верно далеко не всегда. Однако, в любом случае, поворот против себя позволяет уйти от ответственности, связанной с контактом с внешним миром.

Наконец, ещё одна защита, являющаяся в то же время и проводником альтруизма, – всемогущий контроль. Подобного рода механизм случается при полном отрицании негативного характера сложившейся ситуации. Человек в порыве «всемогущего контроля», невзирая на «сильное обнищание и потерю ресурса», например, на последние деньги может «закатывать пиры». При этом он искренне верит, что ситуация у него под контролем, что он легко её поправит, а в качестве доказательства самому себе на остаток средств устраивает праздничный блеф.

Интересно, что функции защитных механизмов могут выполнять и стереотипные роли, сценарные паттерны взаимодействия с миром и пр.: «…роли могут выступать в качестве защитных механизмов: человек «надевает на себя маску», чтобы спрятать за ней свое настоящее лицо, стремясь защитить некоторые болезненные стороны своего «Я» (Горностай, 2007).

Помимо связи альтруизма с механизмами психологической защиты отметим ещё два важных момента. Первый из них состоит в том, что в косвенном удовлетворении желания путем проективной идентификации, всегда присутствует и разрядка сопутствующих этому желанию агрессивных импульсов. Получается следующая картина. Испытывая неудовлетворенную потребность, мы ощущаем и связанное с ней напряжение. Напряжение это порождает определённую агрессивность, возникающую из-за отсрочки в удовлетворении самого желания. Так вот, в том случае, когда мы не допускаем себя в позицию человека, реализующего данную потребность, и, более того, вытесняем саму мысль о наличии у себя подобных желаний, в нашем сознании остаются только два ощущения – это неудовлетворенность и связанная с ней раздражительность. Когда мы начинаем помогать референтному Другому осуществлять наши желания, мы не просто испытываем удовлетворение, но и легко реагируем агрессией на любое препятствие, возникающее на пути реализации спроецированных влечений. В данном контексте Фрейд приводит такой пример. Её пациентка, будучи на похоронах, отказалась от своей доли наследства в пользу своей кузины. Сделав это, она почувствовала всю силу желания и смогла агрессивно настоять на его воплощении, чего никогда бы не сделала, если бы речь велась о ней самой.

Второй момент помогает понять связь альтруистического поведения и влечения к смерти. В своих рассуждениях Фрейд останавливается на двух положениях. Первым из них является то, что субъект, разочаровавшийся в себе, смещает свои желания на объекты, которые, как он чувствует, лучше приспособлены для их удовлетворения. А во втором утверждает, что человек считает собственную жизнь достойной сохранения лишь при наличии возможности удовлетворения собственных желаний и инстинктов. Соединив эти два тезиса, легко достроить всю картину происходящего. Если человек не реализует собственных желаний, то он перестает заботиться о своей жизни, так как она становится для него малоценной. Однако путем проективной идентификации влечения альтруиста всё же получают разрядку, хоть и не прямую, а косвенную. Выходит, что альтруистическое поведение является единственной возможностью коституироваться в роли субъекта, удовлетворяющего свои потребности. В свете сказанного становится понятной и сверхценность объектов, на которые смещены желания. Более того, Фрейд даже делает вывод о «нарциссическом унижении», в котором пребывает человек, компенсирующий невозможность прямой разрядки желания путем альтруистической помощи Другому. Подобный альтруизма низводит человека до средства удовлетворения потребностей, уничтожая его в качестве Субъекта желания. Повторяющееся раз за разом компенсаторное альтруистическое поведение многократно увеличивает разрыв между Эго и инстинктивной сутью человека, что влечет формирование депрессивного состояния, нарушение баланса между влечениями к эросу и танатосу и усиливает стремление к смерти.

Подведём итог взглядам Фрейд на альтруизм. Она понимает под альтруистическим поведением результат оборачивания первоначальных эгоистических устремлений. Подобное оборачивание происходит под давлением жесткого СуперЭго на Эго субъекта. Эгоцентрическая мотивация всегда маскируется теми или иными механизмами защиты, что затрудняет её распознавание. Само же движение человека в рамках порочного круга «невроза альтруизма» приводит его к депрессии и к прямой либо символической смерти.

Другой психоаналитик К.Хорни, усматривает в основе альтруизма способ совладания человека со своей невротической тревожностью (Хорни, 2004). Подобное совладание, по мнению автора, достигается несколькими способами. Во-первых, усиленный альтруизм может возбуждать у других людей чувство вины и неоплаченного долга, что вторично оправдывает любые требования, запросы и ожидания «альтруиста». Во-вторых, навязчивое альтруистическое поведение является «невротической стратегией доминирования» (там же). Как пишет Хорни, в стремлении давать советы, в склонности бесконечно выслушивать, в навязчивых попытках быть в курсе всех дел и альтруистически соучаствовать во всех сферах жизни может быть скрыта компенсаторная потребность в доминировании и контроле. В таком случае в альтруистическом поступке будут замаскированы стремление к власти и враждебность. Люди, как правило, хорошо чувствуют столь неискренний альтруизм, реагируют на него протестом и отказываются принимать помощь. В то же время сам невротик очень редко осознает ту враждебность, которой он сопровождает свою опеку, и считает себя достаточно «праведным» и «искренне доброжелательным». В-третьих, альтруистическое поведение является особой формой защиты от любого рода неодобрения путем формирования представления о себе как о жертве. Защитная функция альтруизма служит той же цели, что и самообвинение, которое устраняет опасность быть обвиненным другими за счет гипертрофированного принятия вины на себя, демонстративного раскаяния и самобичевания. По тем же самым причинам превентивное альтруистическое поведение является более безопасным, так как его про-социальная направленность позволяет быть всегда правым, эталонным и безупречным, что не оставляет никаких шансов и уязвимых мест для сторонней критики. «Последней и очень важной формой защиты от неодобрения любого рода является представление о себе как о жертве. Чувствуя себя оскорбленным, невротик отбрасывает какие-либо упреки за собственные тенденции использовать других людей в своих интересах. С помощью чувства, что им пренебрегают, он освобождается от упреков за свойственные ему собственнические склонности. Своей уверенностью в том, что другие не приносят пользы, он мешает им понять, что стремится взять над ними верх. Эта стратегия «ощущать себя жертвой» столь часто используется и прочно укореняется именно потому, что в действительности является наиболее эффективным методом защиты. Она позволяет невротику не только отводить от себя обвинения, но и одновременно обвинять других» (Хорни, 2004).

В последнем варианте «невроза альтруизма» отчетливо просматривается его агрессивный и враждебный характер. «Альтруист» стремится совладать с остальными участниками путем навязывания им чувства вины или долга. «Так, женщина с навязчивыми и истероидными симптомами настаивает на помощи своим сестрам в работе по дому, однако через несколько дней она начинает негодовать по поводу того, что они приняли ее помощь. Она заболевает и сестрам в конечном итоге не только не становится легче, но скорее – тяжелей, так как они вынуждены ухаживать и за больной» (там же). Это наглядный пример того, как, используя прием «альтруизма», невротик добивается своих более или менее бессознательных целей.

Хорни отмечает и еще один бессознательный аспект, заложенный в альтруистическом поведении. Иногда невротик с помощью превентивного альтруизма транслирует окружающим то отношение в поведении, которое он хотел бы получать сам. Эта защита буквально пронизана этическим стандартом: «Поступай в отношении других так, как хотел бы, чтобы они относились к тебе». Единственная разница, что в деле «о компенсаторном альтруизме» речь идет о бессознательном мотиве.

По мнению Хорни, альтруизм для невротической личности является чем-то вроде компромиссного стиля поведения. Анализируя психический мир человека, страдающего неврозом, она приходит к выводу, что в нём действует сразу две разнонаправленных психических тенденции, которые являются принципиально несовместимыми: с одной стороны, невротиком движет агрессивное стремление к доминированию типа «никто, кроме меня», а с другой, он испытывает непомерное желание быть всеми любимым. Ситуация, когда человек зажат между честолюбием и невротическим стремлением к любви, − один из центральных конфликтов при неврозах. «Главная причина того, почему невротик начинает бояться своих честолюбивых желаний и претензий, почему он не хочет признать их и почему он их сдерживает или даже испытывает к ним отвращение, заключается в его боязни потерять любовь. Другими словами, причина, по которой невротик сдерживает свое соперничество, заключается не в том, что требования его СуперЭго являются особо жестокими и слишком сильно препятствуют его агрессивности, а в том, что он находит себя попавшим в затруднительное положение между двумя в равной степени настоятельными потребностями: честолюбием и потребностью в любви» (Хорни, 2004). Поведенческий выход, одновременно сочетающий в себе оба эти стремления, дает альтруистическая схема взаимоотношений. Она, как мы имели возможность убедиться раньше (в параграфе 1.4 Раздела 1) и неоднократно сталкивались уже в этом пункте, может содержать агрессивную и дружелюбную составляющую в самых различных пропорциях.

Дополнительное подтверждение враждебности альтруизма невротиков дает и тот факт, что у многих из них существует боязнь успеха. «У многих невротиков тревога по поводу враждебности других людей столь велика, что они испытывают страх перед успехом, даже если убеждены в его достижимости… Эта боязнь успеха проистекает из страха вызвать зависть у других и таким образом потерять их расположение» (Хорни, 2004). Подобный «страх чужой зависти» вызван ничем иным, как проекцией собственной агрессивности, которая перерабатывается, расщепляется на составляющие, а после одна компонента проецируется на других людей, а другая с помощью реактивного образования трансформируется в альтруистическое поведение.

Отдельное внимание в своей работе Хорни отводит чувству неполноценности человека с «неврозом альтруизма». По её мнению, значение этого чувства состоит в том, что, принижая себя в собственном представлении и вследствие этого ставя себя ниже других людей, человек сдерживает свое честолюбие, тем самым ослабляет тревожность, связанную с соперничеством. Правда, уход и избегание соперничества не решает всех проблем человека с «неврозом альтруизма». Он переживает целую динамику психоэмоциональных состояний, которая, по мнению Хорни, имеет циклический характер. «Оставляя в стороне все детали, главные звенья «порочного круга», который возникает из невротического стремления к власти, престижу и обладанию, можно обозначить примерно следующим образом: тревожность, враждебность, снижение самоуважения; стремление к власти; усиление враждебности и тревожности; отвращение к соперничеству (с сопутствующими ему тенденциями принижать себя); неудачи и расхождения между потенциальными возможностями и достижениями; возрастание чувства собственного превосходства (со злобной завистью); усиление представлений о собственном величии (со страхом зависти); возрастание чувствительности (и возобновление склонности избегать соперничества); рост враждебности и тревожности, которая вновь запускает этот цикл» (Хорни, 2004).

Но все же альтруизм позволяет утилизировать и цикл, описанный Хорни. Дело в том, что люди с повышенной альтруистической мотивацией начинают соперничать в степени своего альтруизма, и кто из них оказывается способным демонстрировать более жертвенное поведение, тот и «выигрывает». Не правда ли, ситуация сильно напоминает ту, что была описана в обрядах потлача, с той лишь разницей, что в них речь шла о вождях и выдающихся людях племени, а здесь имеются в виду субъекты с невротическим складом характера?

Хорни усматривает и ещё одну причину чрезмерной альтруистичности некоторых невротиков. Это страх социального неодобрения и стремление защититься от этого страха. Альтруизм в крайних формах, влекущий полную дезадаптированность и беспомощность невротика, становится для него мощными средством получения любви и расположения, но в то же самое время даёт ему возможность избегать требований, предъявляемых к нему другими людьми. Подобный альтруизм родственен мазохизму. Невротик стремится к тому, чтобы сделать себя слабее, а не сильнее, несчастнее, а не счастливее и, в конечном итоге, он стремится к мазохистическому отказу от своего «Я» (там же).

Вот как пишет о мазохизме З.Фрейд (1999): «Если любовь к объекту, от которой невозможно отказаться, в то время как от самого объекта отказываются, нашла себе выход в нарциссическом отождествлении, то по отношению к этому объекту, служащему заменой, проявляется ненависть, вследствие которой этот новый объект оскорбляется, унижается и ему причиняется страдание, и благодаря этому страданию ненависть получает садистическое удовлетворение… Только этот садизм разрешает загадку склонности к самоубийству, которая делает меланхолию такой интересной и такой опасной. Теперь анализ меланхолии показывает нам, что «Я» может себя убить только тогда, если благодаря обращению привязанности с объекта на себя, оно относится к себе самому как к объекту, если оно может направить против себя враждебность, относящуюся к объекту и заменяющую первоначальную реакцию «Я» к объектам вешнего мира».

В рамках мазохистического отношения к самому себе человек переводит интерсубъективное взаимодействие в интрасубъективное и некоторую часть самого себя делает объектом собственной ненависти. Поведение альтруиста, наоборот, становится следствием разворачивания внутрипсихических процессов во внешнем плане. При этом невротическая структура этих процессов сохранена: человек передает ресурс себе же, но в другой личности – объекте, на который спроецированы его запретные желания.

Альтруизм в рамках глубинно-психологического подхода исследовал и Э.Фромм (1990; 1992). Наиболее обстоятельно автор обращается к вопросу альтруистического поведения в контексте изучения природы любви. По мнению Фромма, альтруизм в любви и любовь в альтруизме являются способами преодоления принципиальной разобщенности и отдельности людей друг от друга. Среди других способов он выделяет: оргиастический транс, экзальтацию, алкоголизм и наркоманию, слияние (симбиотический союз), подавление и подчинение (садизм-мазохизм). Фромм считает, что принципиальная отчужденность людей вызывает у них мощную тревогу, с которой они так или иначе пытаются совладать. В основном способы преодоления разобщенности направлены на растворение и диффузию Эго. То же самое, только в больших масштабах, происходит и сейчас. Учёный считает, что современная идея тотального равенства, которая является центральной политической мыслью западных стран, нивелирует как индивидуальность личности, так и гендер в принципе. По Фромму, эта идея направлена в большей степени, на тождество, а не на единство. «Это тождество людей, которые работают на одинаковых предприятиях, одинаково развлекаются, читают одни и те же газеты, имеют идентичные чувства, идеи и т. д. В этом смысле приходится скептически оценивать некоторые «достижения» нашего прогресса, например женскую эмансипацию. … я выступаю за равноправие, но против так называемого равенства, когда женщина больше не отличается от мужчины. Утверждение философии Просвещения «душа не имеет пола» стало общей практикой. Полярная противоположность полов исчезает, а с ней – эротическая любовь, основанная на этой полярности. Мужчина и женщина стали похожими, равными, но не равноценными как противоположные полюса. Современное общество проповедует идеал неиндивидуализированной любви, потому что нуждается в похожих друг на друга человеческих деталях общественной жизни, действующей исправно, без трений; чтобы все повиновались одним и тем же приказам, и при этом каждый был бы убежден: он следует своим собственным желаниям» (Фромм, 1990).

Унификация личностей, бегство в «тождество идентичностей», «растворение» своего Эго являются негативными способами преодоления «тревоги отчуждения». Более плодотворным и конструктивным поведением, с точки зрения Фромма, выступает любовь, которая сочетает в себе заботу, ответственность, уважение, заинтересованность в другом, понимание и свободу. Такая любовь может быть построена только на любви к себе. По мнению ученого, любовь к другим и любовь к себе никогда не составляли и не составляют альтернативы. Это две стороны одного и того же чувства, которое невозможно без каждой из этих составляющих. В контексте данного понимания любви Фромм анализирует крайние формы феноменов эгоизма и альтруизма. Он приходит к выводу, что оба эти явления в своих маргинальных, невротических проявлениях свидетельствуют об отсутствии любви к себе и переполнены агрессией, самоотчуждением и аутоагрессией. Похожую идею, только рассмотренную с противоположной позиции, со стороны агрессивности, высказывает Яценко: «…агрессия может приобретать форму гиперкомпенсации в чрезмерной заботливости, опеке, доброжелательности, которые могут развиться в самообвинение, самонаказание и саморазрушение» (Яценко и др., 2010). Сам Фромм о крайних степенях альтруизма-эгоизма говорит так: «Эгоистичный человек любит себя не слишком сильно, а слишком слабо, более того – по сути он себя ненавидит. Из-за отсутствия созидательности, что оставляет его опустошенным и фрустрированным, он неизбежно несчастен и потому судорожно силится урвать у жизни удовольствия, получению которых сам же и препятствует. Кажется, что он слишком носится с собственной персоной, но в действительности это только безуспешные попытки скрыть и компенсировать свой провал по части заботы о своем «Я». З.Фрейд придерживался мнения, что эгоистичный человек влюблен в себя, он нарцисс, раз отказал другим в своей любви и направил ее на собственную особу. Безусловно, эгоистичные люди не способны любить других, но точно так же они не способны любить и самих себя» (Фромм, 1990).

Так же, как А.Фрейд и К.Хорни, Фромм подчеркивает враждебный характер крайних форм альтруистического поведения. Исследуя его на примере ряда пациентов, он обнаруживает в подобном поведении стремление к власти и доминированию над другими. По Фромму, оно формирует особенно жесткие формы зависимости и препятствует росту и сепарации личности. «Анализ показывает, что полное отсутствие эгоизма – один из его признаков, причем зачастую самый главный. У человека парализована способность любить или наслаждаться чем-то, он проникнут враждебностью к жизни; за фасадом неэгоистичности скрыт утонченный, но от этого не менее сильный эгоцентризм. Такого человека можно вылечить, только если признать его неэгоистичность болезненным симптомом и устранить ее причину – нехватку созидательности… Природа неэгоистичности становится особенно очевидной в ее воздействии на других, а в нашем обществе наиболее часто – в воздействии «неэгоистичной» матери на своего ребенка. Она убеждена, что благодаря этому ее свойству ребенок узнает, что значит быть любимым, и увидит, что значит любить. Результат ее неэгоистичности, однако, совсем не соответствует ее ожиданиям. Ребенок не обнаруживает счастливости человека, убежденного в том, что он любим, напротив – он тревожен, напряжен, боится родительского неодобрения и опасается, что не сможет оправдать ожиданий матери. Обычно он находится под воздействием скрытой материнской враждебности к жизни, которую он скорее чувствует, чем явно осознает, и, в конце концов, сам заражается этой враждебностью. В целом воздействие неэгоистичной матери не слишком отличается от воздействия матери-эгоистки; а на деле оно зачастую даже хуже, потому что материнская неэгоистичность удерживает детей от критического отношения к матери. На них лежит обязанность не обмануть ее надежд; под маской добродетели их учат нелюбви к жизни. Если бы кто-то взялся изучить воздействие матери, по-настоящему любящей себя, он смог бы увидеть, что нет ничего более способствующего привитию ребенку опыта любви, радости и счастья, чем любовь к нему матери, которая любит себя» (там же).

Существуют ли иные, «неэгоистические» виды альтруистического поведения? Фромм отвечает на этот вопрос утвердительно и аргументирует собственную точку зрения путем анализа процесса «отдавания». Он говорит о том, что современное понимание акта «давания», как лишения чего-то или жертвы, задано актуальной парадигмой прагматизма и потребления. Если в ответ на наше отдавание мы ничего не получаем взамен, то начинаем воспринимать себя обманутым и обделённым. «Именно поэтому пожертвования и меценатство отдельных людей возведено в ранг добродетели, так как, в нашем понимании, сам акт бескорыстного отдавания сопряжен с одними лишь потерями» (там же).

Другая парадигма «давания» опирается, по Фромму, на высшие проявления жизнеспособности. «Давать естественнее и радостнее, чем брать» (там же). В акте давания нет лишения себя чего-то, наоборот, присутствует приобретение силы и духовного богатства за счет создания более мощной циркуляции процессов в рамках системы «давать-брать». Не правда ли, приведенные идеи Фромма очень напоминают концептуальное значение для традиционных культур потлача (параграф 2.1 Раздела 2)? Ведь потлач, как ритуал обмена, был необходим, в первую очередь, для демонстрации собственной силы, благосостояния, умения не привязываться к вещам и пр. Именно потлач дифференцировал людей по степени духовного и материального развития, помогал определиться в расстановке сил и заключить союзы равных с равными. Так и истинный альтруизм способствует развитию человека, делает его духовно богаче и сильнее.

Перефразируя Фромма, можно сказать, что истинному альтруизму, как и настоящей любви, необходимо учиться. Нужно развивать свои способности к отдаванию, а они связаны не только с когнитивным, сознательным выбором, но и с волевой установкой. Подлинный альтруизм в себе нужно воспитывать.

Наконец, в психоаналитическом направлении существует ещё одна группа глубинно-ориентированных психологов, которые, как и Фромм, усматривают в альтруистической мотивации наряду с невротической компонентой ещё одну − здоровую форму альтруизма. К этой группе относятся Д.Винникот (1998), К.Юнг (1995), М.Кляйн (1997).

В работах К.Г.Юнга идеи «настоящего» альтруизма получили достаточно специфическое развитие. С одной стороны, он отстаивает приоритет индивидуальных мотивов и побуждений человека, называя мана-личностью часто встречающийся феномен личностного роста, который происходит за счет использования ресурсов социального окружения. С другой стороны, Юнг подчеркивает, что высшие уровни духовной и душевной организации небессмысленны только в рамках содержательных отношений с социумом (Юнг, 1995). По Юнгу, альтруизм как предпочтение давать, а не брать, связан с Самостью, точнее, с системой психологических механизмов, регулирующих отношения «Самость-Эго». Черпая психическую энергию в коллективном бессознательном, Самость катектирует ее к Эго – в том числе и в форме способности отдавать и возвращать. Именно это входит в задачу трансцендентной функции – сложного психического образования, осуществляющего тотальную медиацию всех аспектов личности и психики. Хорошо интегрированная Самость с развитой трансцендентной функцией щедра и устойчива, тогда как неиндивидуированная легко может разрушиться в ситуации, когда собственным интересам следует или необходимо предпочесть чьи-то чужие (Юнг, 1995).

Совершенно иначе, не так, как в классической психоаналитической традиции, феномен альтруизма рассматривается в рамках теории объектных отношений. Взгляды М.Кляйн (1997), У.Биона (2009) и др. трактуют психику как состоящую из элементов, заимствованных из внешних, первичных аспектов функционирования других людей. Главную роль в индивидуальном психическом развитии играет процесс интернализации, приводящий к становлению системы отношений внешних и внутренних объектов, а сама личность оказывается сложенной из таких объектов и связанной с ними. В этом смысле альтруистические взаимоотношения между значимым для субъекта окружением также интернализируются, создавая имманентную схему альтруистического взаимодействия, особую диспозицию между Эго и внутренними репрезентантами внешних объектов.

Проблема альтруизма, не изучавшаяся в объектном подходе в качестве отдельного специального предмета, тем не менее является в нем одной из центральных. Основные соображения по этому поводу изложены в работе Кляйн «Зависть и благодарность» (1997), где психическая жизнь личности и ее отношения с людьми рассматриваются в контексте основополагающей для развития психики ситуации грудного вскармливания. Зачатки альтруистической позиции у младенца формируются в связи со способностью матери контейнировать (то есть нейтрализовывать и объяснять) его деструктивные импульсы и фантазии. В дальнейшем альтруистическая мотивация развивается в рамках депрессивной стадии, на которой ребенок решает задачу собственной устойчивости в ситуации потери объекта любви.

Развивая теорию Кляйн, можно предположить, что «осмысленное» альтруистическое поведение человека возможно только при наличии у него стабильного хорошего внутреннего объекта, формирующегося из интернализованной «хорошей груди». Последняя, в качестве «вечного источника молока и любви», обеспечивает функционирование всего спектра просоциальной психической активности. Альтернативой дружбе, альтруизму и привязанности является зависть − примитивная деструктивная реакция на неинтернализованные (принадлежащие другому) блага и объекты. По мнению Кляйн, деструктивные переживания, связанные с завистью и гневом, блокируют возможность внутренней репрезентации хороших объектов и тем самым лишают субъекта возможностей социальной адаптации и конструктивных отношений с другими. Альтруизм же − естественная позиция нормально развивающегося индивида, успешно разрешившего проблемы последовательных стадий своего развития. Сформировав эффективные стратегии совладания с гневом, завистью, ревностью, страхом и тревогой, субъект может свободно проявлять здоровый альтруизм, в своей основе не компенсаторный и не невротический (Кляйн, 1997).

Формирование стабильного хорошего внутреннего объекта происходит благодаря наличию достаточно хорошей матери (понятие введено Д.Винникоттом), под фигурой которой понимается Объект, способный давать и брать, любить и быть любимым, заботиться и радоваться без навязчиво-невротичных реципрокных («ты мне – я тебе») рамок (Винникот, 1998). Именно эта фигура чрезвычайно важна для понимания глубинной бессознательной основы здорового альтруизма. В противоположность «достаточно хорошей матери» А.Грин описывает феномен «мертвой матери», которая способна психологически омертвить и собственного ребёнка: «Мать, неспособная на выражение эмоций, является внутренне омертвевшей, поэтому ребенок находится в поисках компенсаторного объекта. Мать «поглощает» ребенка, блокирует его эмоции, что служит причиной психологического омертвения и обусловливает возникновение в психике ребенка «черной дыры», «эмоциональной пустоты» (Грин; данные по: Яценко и др., 2010).

Идеи Кляйн, также как и приводимые чуть выше рассуждения Фромма, позволяют утверждать, что помимо обязательной, выстраданной, необходимой для выживания вынужденной формы альтруизма существует и его естественная разновидность, обусловленная хорошим холдингом (поддерживающими заботливыми родительско-детскими отношениями) и опирающаяся на непрерывный позитивный опыт позитивного внутреннего объекта.

В заключение этого параграфа подведём итоги глубинно-психологическим взглядам на альтруизм и его мотивацию.

Во-первых, подавляющее большинство психоаналитиков разделяет господствующую в психоанализе точку зрения на альтруизм как на один из вариантов психологической защиты от подавленной эгоистической или агрессивной мотивации. Более того, альтруистическая мотивация может не только иметь защитный характер, но и, зачастую, сама может быть замаскирована целой системой защитных механизмов. Поскольку альтруизм является одной из базовых поведенческих программ, требующих, как и все прочие инстинктивные схемы поведения, разрядки и удовлетворения, то в целом ряде культур или семейных систем с «конкурентной и агрессивной» идеологией он сам может быть подавлен и невротически замаскирован с помощью более «про-социальных» мотиваций. В связи с обоими аспектами вышесказанного, мы считаем уместным ввести термин «невроз альтруизма» или «невротический альтруизм» и использовать его всегда, когда речь идет о бессознательном психопатологизирующем влиянии природного или личностного альтруизма на психику человека.

Во-вторых, в психоанализе, как и в случае с этнографическими и социальными исследованиями, обнаружена связь крайних форм невротического альтруизма с агрессивной мотивацией и стремлением к доминированию. Действительно, как было показано на примерах, чрезмерный альтруизм нарушает баланс «давать-брать», подавляет одну из сторон и одновременно с этим приводит другую к господству в рамках сложившейся системы.

В-третьих, отдельные представители глубинной психологии (Кляйн, Фромм, Юнг) предполагают и существование «подлинного альтруизма». Такой альтруизм возможен при выполнении следующих условий:

1) наличие особо благоприятной системы родительско-детских отношений, которые позволят сформировать «стабильный хороший внутренний объект», способствующий преобладанию процессов отдавания в поле социальных связей конкретного человека;

2) встраивание «хорошего внутреннего объекта» в структуру СуперЭго, что обеспечивает заботливый/протективный характер последнего;

3) наличие хорошего контакта между Эго и Ид, Эго и СуперЭго, что наполняет инстанцию «Я» энергией и любовью;

4) развитие в Эго особой установки, состоящей в стремлении к балансу и равновесию, приводящей его к равновесному обмену внутренними энергиями и к перенаправлению избытка психического ресурса на внутренние репрезентанты внешних объектов;

5) смена культурной парадигмы мышления либо индивидуальная переоценка собственного мировоззрения (в том числе и за счет процессов индивидуации).

Выполнение перечисленных условий приводит к формированию подлинной альтруистичности субъекта, развитию у него предпосылок к трансфинитному альтруизму. При этом сам альтруизм начинает представлять собой имманентную схему альтруистических взаимоотношений, особую диспозицию между зрелым Эго и внутренними репрезентантами внешних объектов, при которой избыток любви к себе перенаправляется на любовь к другим.